не самое главное…
При всей антипатии к Петру Степановичу Тимофей не мог не признать, что на кафедре именно он — фигура самая активная. Он обычно приходил рано и уходил позже всех. Без дела не сидел: что-то писал в своем кабинете, разговаривал по телефону или бегал по университету, подолгу пропадая у ректора, проректоров, в ученом совете. Тимофей не раз видел, как он, остановив в коридоре кого-нибудь из старых профессоров, деликатно брал его под локоть, отводил в сторону и подолгу убеждал в чем-то, придерживая за пуговицу пиджака. Еще до начала учебного года на глазах Тимофея на кафедре заменили столы, шкафы, настольные лампы. Тимофей сам помогал Петру Степановичу принести со склада телевизор, который затем был установлен в кабинете заведующего кафедрой. Вскоре на кафедре появились ковры и диваны, таскать которые снизу пришлось преподавателям во время специально назначенного субботника. Петр Степанович лично следил за чистотой в помещениях кафедры и, не довольствуясь работой уборщиц, требовал, чтобы лаборантки стирали пыль на подоконниках, столах и витринах, а иногда вечерами сам брал тряпку и стирал пылинки с листьев фикуса и с абажуров настольных ламп.
В помещениях кафедры стало уютно. Тимофей с удовольствием приходил сюда чертить по вечерам, после дежурства в музее. Если не было заседания, на кафедре становилось совсем хорошо и спокойно. Преподаватели уходили на занятия с вечерниками, лаборантка читала за столом, а Петр Степанович сидел в своем кабинете.
Время от времени он бесшумно появлялся, давал какое-нибудь указание лаборантке, подходил к Тимофею, бросал быстрый взгляд на очередной чертеж и снова исчезал. Тимофей ему явно нравился. Он стал поговаривать о возможности взять Тимофея в штат на должность лаборанта. Тимофей помалкивал, а Петр Степанович все настойчивее расхваливал работу на кафедре и рисовал заманчивые перспективы постепенного продвижения от лаборанта к старшему лаборанту, заведующему учебной лабораторией и так далее до защиты диссертации включительно.
— Вечерний я вам помогу окончить, — ласково говорил он своим бархатным голосом, не спуская с Тимофея холодных льдистых глаз. — Три курса у вас за плечами. Перезачтем, и через год-два к диплому подойдете.
Тимофей вздыхал, согласно кивал, говорил, что подумает, а в душе удивлялся, зачем он понадобился Петру Степановичу.
Незаметно прошла осень и наступила зима. Раз в месяц Тимофей приходил в больницу к Игорю. Игорь осматривал его, обстукивал, заглядывал в глаза и в рот, до теперь расспрашивал мало, ограничивался вопросами о самочувствии, аппетите, сне. Потом записывал что-то и отпускал до следующего раза. В НИИ Тимофея не тянуло, особенно после того, как Вася, позвонив как-то вечером по телефону, между прочим, сообщил, что Зойка выходит замуж.
— В Крыму познакомились, — пояснил он. — Военный моряк, лейтенант. Недавно заходил в отдел к Зойке. Ничего… Видный парень.
В милиции о Тимофее, вероятно, тоже позабыли.
Так постепенно обрывались нити, связывающие Тимофея с его недавним прошлым. Можно было бы уже попытаться осуществить задуманное, тем более что Тимофей обнаружил в музее именно то, что было необходимо для дальнейшего «путешествия»… Но задерживал долг, который лежал на Тимофее. Долг, самим возложенный на себя. Долг перед Ефимом Францевичем, о котором Тимофей вспоминал постоянно…
Присматриваясь к сотрудникам кафедры, Тимофей в конце концов понял, что покойного заведующего помнит и чтит не только старая лаборантка. По редким репликам, вздохам, реакции на замечания Петра Степановича Тимофей догадался, что скрытая неприязнь преподавателей к новому заведующему связана не только с его личными качествами. Слова его, поступки, вся нынешняя обстановка на кафедре сознательно или бессознательно сопоставлялись каждым с тем, как было при жизни Ефима Францевича. Преподаватели почти не разговаривали друг с другом на кафедре. За ее пределами — в коридорах, в столовой, в холле — они становились другими людьми: оживленными, разговорчивыми, остроумными. Впрочем, и тут, подолгу беседуя друг с другом, они часто оглядывались — не появился ли на горизонте «но», как они называли между собой Петра Степановича, который все еще не был утвержден и оставался исполняющим обязанности. Тимофею они, кажется, тоже не доверяли, вероятно, потому, что его уже несколько раз публично похвалил Петр Степанович. Поэтому они замолкали всякий раз, когда Тимофей оказывался поблизости в коридоре или в столовой.
«Почему же на кафедре они все такие безответные?» — недоумевал Тимофей.
Однако вскоре выяснилось, что не совсем безответные. Как-то вечером — был уже конец января, и на кафедре стали появляться студенты-хвостисты — Тимофей чертил в своем углу. За соседним столом сидела одна из ассистенток — женщина очень спокойная, неопределенного возраста. Она тихо беседовала с двумя студентами, которые пришли переписывать контрольную работу. Неожиданно и как всегда бесшумно появился Петр Степанович. Он подошел к столу, за которым сидели студенты, и некоторое время прислушивался к их разговору с преподавательницей. Потом поинтересовался, скоро ли она освободится.
Преподавательница вздрогнула, испуганно обернулась и молча покачала головой.
— Тогда прервите, пожалуйста, вашу беседу, — сказал Петр Степанович, — и пройдите на минуту в мой кабинет. У меня к вам срочное дело.
— Может быть, немного позже? — неуверенно попросила преподавательница. — Я уже дала задание, и товарищи отвечают…
— Я, кажется, сказал «срочное», — холодно прервал Петр Степанович, и в его бархатном голосе послышались металлические нотки. — Студенты подождут. Еще подумают. Им это только на пользу.
— Но… — совсем растерялась преподавательница, — они ведь…
— Ну, хорошо, — поджал губы Петр Степанович. — Я понял, что в этом исключительно важном случае мне следует подождать… Зайдите, как отправите их.
И он с оскорбленным видом удалился к себе.
Тимофей заметил, что, пока продолжался разговор преподавательницы со студентами, дверь кабинета заведующего несколько раз приоткрывалась, и оттуда выглядывал Петр Степанович. Выражение его лица с каждым появлением становилось все более каменным, а на бледных щеках даже выступил румянец.
Наконец студенты поднялись и ушли, а преподавательница достала из сумочки зеркало и стала поправлять волосы, видимо, перед тем, как идти в кабинет к Петру Степановичу.
Вдруг дверь кабинета распахнулась, и он сам снова появился на пороге.
— Долго мне вас ждать? — прошипел он. — Что за вызывающее поведение при студентах? Вы, очевидно, забыли, что кафедрой заведует уже не Воротыло. Я того балагана, что здесь когда-то был, не допущу…
— Позвольте, — сказала преподавательница, страшно побледнев, — почему вы считаете возможным разговаривать со мной подобным образом? Разве занятия со студентами не самое главное, для чего мы здесь…
— Я не собираюсь с вами обсуждать, что главное и что не главное, — закричал Петр Степанович, выбегая на середину комнаты. — Но когда заведующий кафедрой требует, преподаватели обязаны немедленно выполнять. Вы поняли?.. И чтобы такое было в последний раз, — добавил он уже спокойнее. — Я вам не Воротыло.
— Оставьте Ефима Францевича в покое, — дрожащим голосом сказала женщина, встав из-за стола. — И если вы, Петр Степанович, еще раз при мне подобным образом оскорбите его память, я… я…
Она не кончила и закрыла лицо руками.
Овратов остолбенел. Он открыл рот и изумленно уставился на нее. Даже взгляд его изменился, глаза утратили холод и пустоту, это был взгляд почти нормального человека, удивленного и озадаченного.
— Ну-ну, успокойтесь же, — сказал он наконец. — Пройдемте ко мне в кабинет.
Он бросил быстрый взгляд на Тимофея, нахмурился, закусил губы и быстро ушел в кабинет. Преподавательница оперлась рукой о стол и уронила на пол зеркальце. Он разлетелось на мелкие кусочки.
