лишь троих псов из своего арьергарда и снова набросились на меня всей оставшейся сворой. Такая настойчивость начинала меня раздражать. Вместо того чтобы продолжить потасовку, я взвился в небо и, выиграв при помощи этого нехитрого маневра пару секунд, использовал их на подготовку к произнесению Слова.
Это было моим последним оружием, и я не хотел применять его до самого критического момента, но теперь выбор был невелик. Или я продолжу драться на Земле и кану в Лету вместе с моим отчаянным войском, или прорвусь на спираль и предотвращу катастрофу, пусть для этого мне и потребуется применить запретные средства в полном объеме.
Я висел под куполом потемневшего до фиолетовых оттенков неба и лихорадочно вспоминал, как же произносить нужные Слова. Моя память «оттаяла» лишь частично, и я мог пропеть не больше десятка действительно серьезных и сильных Слов, но раздумывать было некогда. Я взял предварительную ноту, и со всех сторон горизонта ко мне понеслись свинцовые тучи. Их громоздкие тела лоснились от миллионов тонн влаги, а в складках черных боков сверкали белесые разряды молний. Тучи кружили, огибая меня по часовой стрелке и превращая дымный солнечный день в горящую сплошным ковром пожаров ночь.
Псы, почуяв неладное, прижались к земле и заскулили. Я видел, как единственный оставшийся танк яростно завертелся, размазывая одну из тварей по рыжему грунту солончака, а два волкодава, назначенных мной в телохранители к Даше, разорвали на части другого врага. Сама девушка стояла чуть в стороне и, улыбаясь, махала мне рукой. Я не мог ей ответить, и она это понимала.
Я долго колебался, выбирая нужное Слово, и наконец остановился на слове «Сон». Безобидная репетиция смерти. Он мог дать мне время для правильного выбора и помочь в битве. Уснет живое, догорят пожары, развеется пепел, остановит свое вечное движение спираль Времени. Я получу возможность проникнуть на пружину, а люди получат отдых. И чем не шутит Создатель, возможно, одумаются безликие?
Прежде чем нарушить все мыслимые законы и даже прямые запреты самого Творца, я должен был сосредоточиться и ощутить хотя бы намек на дружескую поддержку не только со стороны моей девушки, но и кого-то еще. Кого-то более авторитетного, нежели Даша, да простит она такое принижение ее роли.
Я бросил взгляд на юг и снова обратился к морским глубинам. В самой глубокой расщелине океанского дна скрывался тот, кто наверняка знал, правильно ли я поступаю. Там спал Зверь Пространства. Он спал крепко, и будить его мне было неловко, однако, кроме желания получить совет, мной руководило некое предчувствие. Я опустил взгляд чуть ниже дна, туда, где кипела раскаленная мантия, и содрогнулся...
Великий Морской Змей проснулся от предчувствия беды. Он открыл один мутный глаз и лениво повел отвыкшим от яви взором по сторонам. В кромешной тьме десятикилометровой глубины царил знакомый покой и уют. Плотное дно оставалось, как и многие века назад, чистым и пустынным. Змей снова сомкнул веки, но все тот же импульс тревоги не позволил ему уснуть. Что-то происходило там, на поверхности тяжелого и мягкого одеяла воды. Змей чувствовал зов. Почти забытый, но ясный. На Землю вернулся кто-то из его предков. Змей удивленно шевельнул длинным плоским хвостом. Его огромное тело изогнулось двухсотметровой дугой, легко оттолкнулось от дна и, описывая спираль, устремилось к поверхности. Вряд ли им руководили родственные чувства или любопытство. Он подчинился зову по другой причине. Опыт, накопленный за миллионы лет, совершенно определенно говорил ему, что никакие предчувствия не приходят случайно. Вот и сейчас Зверь Пространства медленно плыл навстречу забытому солнечному свету, а снизу, со дна океанской впадины, его догонял свет не менее яркий и в глубинном мраке неуместный. Змей опустил голову вниз и, на секунду ослепнув, потерял ориентацию. Верх и низ словно поменялись местами. Свечение под его брюхом разгоралось все ярче. Оно прогревало воду, обжигая злыми пузырьками кипятка чешую и обвисшие усы Змея. Морской старожил рассерженно дернул хвостом и рванулся вертикально вверх. Сквозь зеленую толщу воды – к безвкусному воздуху атмосферы. Его преследовал тяжелый низкий звук и сплошной, идущий снизу вверх, фронт кипящей воды, раскаленного газа и жидкого огня. Бездонная океанская впадина со стоном выгибалась, толкая от себя в стороны пока невидимые, но тяжелые волны. Змей понимал, что не успевает вырваться из огненной западни, но не сдавался...
Контр-адмирал Волынцев стоял на опустевшем мостике ударного авианосца и угрюмо смотрел, как, лишившись обеих плоскостей, падает последний из его палубных самолетов. Крылатые твари уже отбросили маскировку при помощи клубов серого тумана и предстали во всей красе: трехметровые безликие гуманоиды, парящие над водой на огромных белых крыльях. Их серые балахоны почти не трепетали на соленом ветру, а курчавые белые волосы оставались уложенными в неестественно правильные прически, даже если врага разносило на части удачным пуском зенитной ракеты. Их острые мечи могли выстреливать какой-то горящей дрянью, а могли просто рубить металл, если дело доходило до контактного боестолкновения. Врагов было невообразимо много, и убивать их было очень непросто.
Зато из всей эскадры, вступившей полчаса назад в бой, на плаву оставался лишь корабль Волынцева, да и то, судя по всему, доживал он последние минуты. Контр-адмирал окинул взглядом горящий авианосец и, закашлявшись от удушливого дыма, протер платком слезящиеся глаза. У него не было никаких сожалений о прожитой жизни, кроме одного. Он отчаянно жалел, что не может взорвать авианосец так, чтобы при этом уничтожить и всех кружащих в воздухе существ.
– Товарищ контр-адмирал, разрешите обратиться, – отвлекая Волынцева от мрачных дум, звонко крикнул ворвавшийся на мостик старшина.
– Что еще? – строго спросил офицер, оборачиваясь к возбужденному от близости смерти матросу.
– Эхолот показывает резкий подъем дна!
«Первые ласточки», – подумалось Волынцеву. Глаза старшины блестели безумием, и контр-адмирал с сожалением потянулся за пистолетом. Сумасшедшие в критический момент боя были вдвое опаснее врагов, и, как бы ни было офицеру жаль свихнувшегося парня, рисковать судьбой всего корабля адмирал не мог. Матрос, словно почувствовав неладное, попятился и скороговоркой продолжил:
– Забортная температура поднялась на двенадцать градусов и продолжает ползти вверх, сонары вышли из строя, но перед этим успели выдать картинку: к поверхности поднимается какой-то предмет цилиндрической формы, длиной около двухсот метров... Сейсмографы... они показывают, что под нами эпицентр толчков силой свыше десяти баллов...
– Почему же мы с вами этого не чувствуем? – забыв о пистолете, удивленно спросил Волынцев. – Где волна или вибрация?
Вместо ответа старшина вытянул руку, молча указывая на море по правому борту авианосца. Почти до самого горизонта под толщей зеленой воды был виден поднимающийся из глубин свет. Поверхность океана выгнулась гигантским куполом нескольких миль в диаметре и около двухсот метров в высоту. Грандиозная полусфера изумрудной волны осветилась изнутри еще ярче и выплюнула из своего центра сверкающий золотом цилиндр. Он взмыл во внезапно очистившееся от крылатых врагов небо и, достигнув высшей точки своего прыжка, изогнулся, словно собираясь исполнить «мертвую петлю». Волынцев отчетливо различал, что у цилиндра есть все характерные признаки живого существа. Его передняя часть зияла черной пастью с множеством белых клыков, чуть выше торчали сомьи усы, а ближе к «затылку», бешено вращаясь, горел
