хватают за горло, зажимают нос и в рот запихивают тряпку… Место казни на Большой Лубянке или в Варсонофьевском переулке. Смертники и смертницы сдаются дежурному коменданту для приведения приговора в исполнение. При групповом расстреле в 3-5-7-10 и более человек едет обычно заместитель коменданта Бутырской тюрьмы Адамсон. Для одиночных расстрелов вызывается кто-либо из комячейки ГПУ или приговор приводит в исполнение дежурный комендант. Жертве развязывают руки, снимают платье, белье. Узенький коридор, в конце которого дверь, а за нею лестница в подвал. Палач предлагает своей жертве идти вперед и следует сзади на расстоянии не более одного метра. Смертник подходит к двери, начинает спускаться в подвал, и в это время палач стреляет почти в упор, в затылок, и жертва падает в подвал'.
Упомянутый здесь латыш Адамсон считался главным, так сказать «придворным» палачом. Карьеру он сделал в страшной Одесской ЧК и в качестве командира карательного отряда на Тамбовщине. Бруновский описывает его как совершенно патологического типа. Например, заключенные неоднократно замечали, что при выводе женских камер на оправку, он любил подглядывать за отправлением их естественных надобностей через специальную дырочку. Испытывал мощное влечение к высоким и полным дамам, попадавшим в 'коридор смертников', всеми способами склоняя к сожительству и вселяя надежду на заступничество. Но к своим вынужденным любовницам он бывал еще более жестоким, и если приговоры им утверждались, старался сам приводить их в исполнение. Причем в руководстве ОГПУ хорошо знали о его 'маленьких слабостях', но смотрели на это сквозь пальцы.
Однако к середине 20-х Адамсон был уже исключением. Из того поколения садистов и маньяков, которым поначалу дали волю коммунистические вожди, на службе осталось не так уж много. Самых явных и неуправляемых монстров начали помаленьку убирать еще в гражданскую — расстреляли харьковского палача Саенко, расстреляли вырезавших Николаевск-на-Амуре Тряпицына и Лебедеву, в 21-м та же участь постигла бакинских убийц Хаджи-Ильяса и 'товарища Любу'. Многие погибали сами от водки и наркотиков — по свидетельствам современников, большинство «героев» красного террора были алкоголиками или кокаинистами. Кое-кого, как уже отмечалось, предпочли упрятать в психлечебницы — Кедрова, Белу Куна, без следа сгинули в дурдомах маньячка Ремовер и комиссарша Нестеренко.
А по 'мирному времени' пошли сокращения — уж слишком раздутыми оказались штаты карательных учреждений. При реорганизации ВЧК в ГПУ сократили уездные чрезвычайки, потом — местные концлагеря. Следующий удар последовал весной и летом 23-го. В рамках крутых мер по отлаживанию разболтанных и буксующих государственных механизмов дошла очередь и до чекистов. Комиссия ВЦИК выявила 826 «самочинных» расстрелов, многочисленные злоупотребления, коррупцию, взяточничество. Пошла целая серия дел сотрудников ГПУ и трибуналов, кое-кого к стенке поставили, многих поувольняли и понизили в должностях. Видимо, в ходе этой кампании случилась и описанная выше ревизия Северных Лагерей.
Кажется, и само коммунистическое руководство наконец-то поняло, что участие в кровавых акциях разрушительно действует на психику. В 1924 г. Луначарский, Крыленко и Радек внесли в ЦК предложение, чтобы при исполнении смертных приговоров чекистов заменить уголовниками — потому что, мол, самое 'горячее время' прошло, и использовать для столь грязной работы членов партии уже как-то неудобно. Такое решение было принято и проводилось в жизнь. Например, по официальной версии сибирский бандит Мишка Культяпый (Осипов), истреблявший целые семьи, был расстрелян в 1924 г. На самом же деле за то, что он «ссучился» и выдал соучастников, ему было предложено стать палачом при Московском губернском суде. В Бутырской тюрьме, по воспоминаниям кн. Трубецкого, было двое таких палачей, один — 'дегенерат полуидиотского типа', другой — искалеченный китаец. Но подобные убийцы на свободу уже не выходили — их содержали в одиночках, выдавали усиленное питание, водку и устраняли самих, когда считали нужным.
А кроме того, чекистов крепко задела борьба за власть в верхах. В 1923-24 гг. развернулась полемика вокруг выступлений Троцкого, противопоставлявшего «революционеров» и «бюрократов», потом дискуссия относительно его книги 'Уроки Октября'. И в ходе этих кампаний выяснилось, что больше половины работников ГПУ поддерживают Льва Давидовича против «бюрократов». И разумеется, поддержали его как раз самые активные участники кампаний красного террора, одним из главных руководителей которого он являлся. Ну а поскольку триумвират Сталина сумел переманить на свою сторону приспособленца Дзержинского, то вскоре последовали организационные выводы. За троцкизм еще не сажали, но и терпеть противников в столь важных структурах сталинисты никак не могли, и тут же весьма эффективно заработали 'кадровые методы'. Тех, кто имел неосторожность занять сторону конкурента, направляли вдруг служить куда-нибудь на глухую окраину или увольняли 'по сокращению штатов'. Снова посыпались ревизии — а уж служебные злоупотребления у подобных типов при желании всегда можно было найти. Избалованные вседозволенностью и безнаказанностью, они и в мирное время продолжали по инерции вести себя так же. Привыкли к жизни на широкую ногу и попадались на взятках, на хищениях, сексуальных преступлениях. И по общим впечатлениям современников, где-то в 1924 г. традиционный имидж чекиста кардинально изменился. Вместо грубых мясников и вечно пьяных, разухабистых убийц, костяк карательной машины составили «интеллектуалы» из недоучившихся студентов, политизировавшихся юристов, партийных чиновников и армейских комиссаров.
Разумеется, те из палачей гражданской, кто достиг заметных должностей, имел высоких покровителей и придерживался 'верной линии', оставались на своих постах или неплохо устраивались в других сферах деятельности. Продолжали служить и получать повышения садисты Буль, Фридман, уголовник Фриновский. Лацису даже удалось реализовать свои «научные» комплексы и заделаться натуральным «ученым» — в 1932 г. он стал директором Московского института народного хозяйства им. Плеханова, и со своим незаконченным образованием смог получать эстетическое наслаждение от любимых графиков, статистических таблиц и диаграмм. А видный киевский чекист Яковлев, расстрелявший своего отца, стал заместителем наркома иностранных дел Украины. Хотя кое у кого больное нутро все же прорывалось наружу. Выше уже рассказывалось о послевоенных «шалостях» Петерса и Бокия. Председатель украинского ГПУ Балицкий возил дружков в тюрьмы и устраивал оргии с арестованными женщинами. Бывший чекист Чернов, ставший наркомторгом Украины, привел как-то в номер двух проституток и начал топить в ванне. Одна погибла, другая спаслась, но он отделался лишь строгим выговором. А наркомзем Моисеенко, тоже из палачей, однажды повесил жену — дело списали на самоубийство.
А значительная часть творцов красного террора обнаруживается на Соловках. Только уже… в качестве заключенных. В целях восстановления исторической справедливости здесь стоит отметить одну принципиальную ошибку, допущенную Солженицыным. Описывая Соловки, он указывает, что было в лагерях всего 20–40 чекистов, в руках которых находились высшие руководящие посты и ИСЧ (информационно- следственная часть). А всю внутреннюю администрацию в качестве парадокса времени набрали из… белогвардейцев. И на основе собственных воспоминаний Александр Исаевич даже попытался логически обосновать, почему офицеры могли пойти на такое сотрудничество дескать, хоть в лагере, да командовать. Но вот тут-то и не сходится. Автор строит свою модель на основании психологии советского офицера. А она от психологии белого офицера отличалась как небо и земля. Простой пример (кстати, тоже взятый у Солженицына). По данным французской статистики после Первой мировой войны в Париже изо всех слоев населения самый низкий уровень преступности наблюдался в среде русской эмиграции. А после Второй мировой самый высокий уровень преступности отмечен во второй, советской волне эмиграции. Вот вам и разница менталитета. Большинству людей дореволюционного воспитания их моральные устои и понятия чести не позволяли опуститься до преступления даже ради куска хлеба, а люди советского воспитания считали это вполне естественным. То же было в тюрьмах и лагерях. Все авторы, в том числе и Солженицын, имевший возможность пообщаться и с настоящими белогвардейцами, привозимыми из занятых Советской Армией стран Европы, отмечают, что они и перед лицом смерти сохраняли поразительное чувство собственного достоинства и выдержку, оказываясь в своем поведении на голову выше других заключенных.
Так что версия, благодаря «Архипелагу» ставшая общеизвестной, к истине и близко не лежала. И объясняется теми же издержками 'живой памяти' возможно, в данном случае искаженной как раз взглядами социалистов, для которых все палачи были «жандармами» и «белогвардейцами». Но в воспоминаниях тех, кто сам сидел на Соловках, указывается совершенно обратное — Административная часть состояла из чекистов, осужденных за те или иные преступления. Об этом пишет, например, тот же Клингер, которому довелось некоторое время поработать в лагерной канцелярии и ознакомиться с личными делами
