Определили дневальным, на постоянно, меньше вреда будет. Нас целый день муштровали, ног не чуем, а Ваня у дверей на табурете дремал.
Иногда как спросонья оживал, потянется:
– Эх… у нас сейчас на Десне…
И опять кемарит, табуретку греет.
Ночью дежурный офицер заглянет, Шевцов на всю храпящую казарму орет:
– Взвод, встать! – и докладывает, мол, все в порядке.
Мы его не били, знали, что не со зла.
Но главный цирк возникал на политзанятиях. Не любил он эти часы. Сам признавался:
– Мне легче в нужнике стоять, чем в красном уголке.
В красном уголке тогдашнее правительство в полном составе висело на стене. Старлей указкой водил по всем портретам, интересовался:
– Кто это? А это кто?
Шевцов одного Ворошилова в лицо знал. И еще – что маршал он.
– А должность какую имеет?
– Маршал, – отвечает.
– Пойми, Шевцов: по должности товарищ Ворошилов – Председатель Верховного Совета. Понял?
– Чего ж тут не понять.
– Кто же товарищ Ворошилов по должности?
– Маршал.
Старлей на Шевцова смотреть не может.
– Слушай сюда, Шевцов. Маршал – это воинское звание. Председатель Совета – это должность. Вот ты, Шевцов, по званию рядовой, а по должности – телефонист, ясно? То же самое и с маршалом Ворошиловым. Так кто же маршал Ворошилов по должности? Думай!
Шевцов подумал и говорит:
– Телефонист.
2
Так что Ваню Шевцова я дотошно изучил. Его за машиной послать, он или Горький не найдет, или машину потеряет.
Вот заместо его и поехал. Начальство упросило. Сам завгар в курсе, что мне на заводе все ходы-выходы знакомы. И дружок в городе имеется, по снабжению служит, давно не видались.
Правда, долго уговаривать не пришлось – люблю в поезде кататься. Любая машина: легковушка, грузовая для меня – работа, а в поезде – отдых.
Это у меня с малолетства – к поезду прикипел. Бывало, пацаном, пасешь корову изо дня в день вдоль железки, скучища дремотная. Солнце висит, не шелохнется. В траве конники стрекочут без умолку. Одно развлечение – поезда. Еще паровоз вдалеке, а увидит нас и гудит, как своим знакомым, будто здоровается. Потом – враз: грохот, ветер в лицо, земля под ногами ходуном, – страх берет, и стоишь оглашенный. А оборвался гул, хочется бежать за последним вагоном, и бежишь вслед, кричишь что-то от неизвестной радости, пока в конце рельсов вагон из глаз не пропадет.
С той поры и стал поезд наособицу. Может, от этих чувств я и за баранку сел, кто знает…
За окном вагона кружит обычная география: леса, клочок житного поля, домики под серой дранкой, колодезный журавль – всегдашние виды, а мне они любы.
От безделья иной раз задумаешься: вроде по ту сторону вагона другая жизнь – неторопкая, ладная, не наша, дерганая. Думаешь: тут, наверно, иначе встречают друг дружку, сосед не только для пузырька – для согрева душевного. Может, здесь и есть тот пятачок земли, где не калымят, не тащат с оглядкой, где за работу живут без нужды…
Вон, на придорожной полосе мужик в тельняшке косит рослую траву. Шаг за шагом, мерно, в охотку, – загляденье. Помню, пацаном брали меня на косьбу. У деда коса под травой шипела. Больше всего хотел тогда косить и сапоги тачать. В ту пору все село, считай, босоногое было.
Конечно, кто с малолетства только асфальт нюхал, ему потеха: махай, дядя, старайся, стряхивай пот. Другие, мол, в космос пуляют, а ты, чурка, косой бжикаешь…
Кому – смехи, а мне на того мужика смотреть отрадно. Должно быть, в этих краях родники целебные или почва влияет, и не родятся здесь олухи да злыдни. Жаль, нет остановки – проверить.
Мы по шпалам – вперед да вперед…
И самолетом летать – не то. Все втихомолку ждут – прилетим или навернемся. Вниз глянешь – жуть, себя жалко. С такой верхотуры ахнуть – фотокарточку не соберут.
А в поезде живешь на полную катушку: и постель тебе, и радио, и пивко разносят, и в подкидного сыграешь.
Климат особый в вагоне есть, каждый сочувствия ищет. Смотришь – бабенка у окна скучает. Будто невзначай вопрос пустяшный бросишь, тары-бары-растабары – и у тебя ее адресок.
Уж не говорю, что все новости без газет узнаешь. Порой, последнее вранье – глядишь, и правдой обернется. Дым в карман не спрятать…
В тот раз только и разговоров, что скоро деньги менять будут. Народ, понятно, бросается всякого товару накупать, самого завалящего, без надобности в хозяйстве, лишь бы бумажки зазря не пропали. В той реформе, при Никите, деньги трудно считать было. Обменяли – считать нечего. Так что научены.
Слышу, про урожай заговорили – тоже веселая статья. Бабка у окна все журится: чего они, бедолаги, здешние, едят?
– У нас, – говорит, – на Винничине, за одним полем еще поле начинается, а здесь – другие сутки еду – луга да леса…
– Не тушуйся, бабуся, – утешает парень рядом. – Они тут дармовой самогон гонят.
– Из чего?
– Из дерева. Наука дошла.
– Дуришь, поди, старую.
– Бабуся, рецепт конкретный: из куба леса двадцать пять литров выходит. Пятьдесят банок первача.
– Ой ли? Лес-то, видать, сырой.
– Наоборот. Наукой доказано: сухой – больше литража дает.
– Сынок, будь ласков, поделись! Зять у меня, сам понимаешь…
– Слушай сюда: берешь куб леса, распустишь на доски… На пилораме…
– Чего?
– Доски загонишь и купишь зятю водяру.
Бабка рот закрыть забыла, думает.
Так всю дорогу – байки, трепотня.
Отмечаться в вагон-ресторан ходили. Правда, была у меня в чемодане бутылка коньяка, но не трогал. Перед отъездом Шевцов принес.
– Передай, – говорит, – если потребуется.
– Там, парень, таким пустяком не обойдешься.
А на Ване хоть кол теши, бормочет: коньяк-то армянский, попробуй достань… Ладно, думаю, чего спорить – знаю ведь, с кем связался…
3
Так и доставил коньячок в целости. Чемодан у приятеля в прихожей поставил. Дома только дочка его была, школьница.
– Папа, – говорит, – скоро придет. Вы посидите, дядя Вася, я к подружке сбегаю за уроками.
Делать нечего, жду кореша.
Квартира у него новая, кооператив, есть где разгуляться. Тюль на окнах. Мебель чешская. В буфете за стеклом – рюмки разные блестят, ножки у них, как соломинки, в руки взять боязно. Я до такой посуды не больно охоч. Стакан надежней, и размер другой. Может, только для форса…
Покрутился я по квартире, кухню проведал, ванную тоже. Тут мне мысля: чего, думаю, впустую время терять, устрою банный день. С дороги не грех бы помылиться.
