Но ванна зачем-то фанерой накрыта, без зазора. Поднял фанеру, смотрю, в самой ванне воды полно. Должно быть, запас держат для разной нужды. Нам не в новину – и в нашем городе эта катавасия: дают воду утром и вечером, а весь день из крана один воздух свищет. Видать, здесь та же система.
Кран проверил – напор нормальный, скупаться можно.
Выпустил из ванны застойную воду – всю до последней капли. Под горячий душ пристроился. В дороге меня сквозняк пробрал, нос заложило. Решил, хворь кипятком гнать. Попарился, как рак вареный.
Потом, понятно, затычку на место и опять полную ванну набурил, про запас. Фанерой накрыл, как было.
Наконец, хозяин явился. Рад, с порога на весь дом шумит:
– Васята-а-а! Вот это гость, едят тебя блохи!..
Обнялись, похлопали друг дружку, за жизнь спрашиваю.
– Жизнь стала лучше, но – короче, шея – длиннее, но тоньше!
Смеется – у самого загривок, что у борова.
Не успел разговор настроиться как следует, а он торопит:
– Пока моей благоверной нет, давай сообразим по чарке.
Подумал: без хозяйки пировать – плохая примета, не любят бабы эту самодеятельность. Но ему виднее. С другой стороны, спрашивается, чего тянуть: как-никак, друг приехал, не ханыга. Не каждый день встречаемся, да и про Шевцова вспомним заодно.
Увидел кореш мой коньяк, смехом зашелся.
– Ух ты! Целую поллитру приволок? – хрипит, по ляжкам себя колотит.
Невдомек, что за причуда его веселит, но виду не подаю, тоже дуриком лыблюсь.
Кончил он щеками трясти, отдышался.
– Не в обиду, Вася, но мне твой бутылек, как мерину – кобыла. Капля в море. Понял – нет? Пошли, ты свой человек… Пошли.
И тащит меня в ванную.
– Что это, как думаешь?
– Ванна, – отвечаю, – чтоб мыться.
Снял он фанеру.
– Верно, Василий, мыслишь. Правильной дорогой, товарищ! А это что, по-твоему?
– Известно, – говорю, – вода.
– Вот здесь ты, мальчик, промахнулся. Не вода это, а водка! Чистый градус. Полная ванна водочки, а! Слышал небось, говорят, реформа…
А я ничего не слышу. Видимость есть, как он рот разевает, а слов нет. Может, он про реформу, про новые цены, а я стою, тюха-матюха, ноль интереса, все мимо. Только дышу.
Вернулись в комнату, он доволен, глаза сияют:
– Это, – говорит, – «Московская», с винтом. Пробка там особая – винтовая. Запах минимальный. Классная вещь! Не то что «бескозырка»: та шибанет – уже косой. Конечно, и с винтом – это еще далеко до «Черноголовки». Но ее не достать. Как ни старался. «Черноголовка» в самые верха идет. Говорят, даже в Кремле не всем перепадает. Ну что, удивил тебя?
Я головой киваю, а у самого вертится: погоди, еще удивишься…
А ему хоть бы хны! От радости сознание не работает, одна забота – салат организовать. Шурует в холодильнике, а там ничего подходящего нет. Мне-то что? У меня сердце вовсю колошматит, вопросы загадывает. Дружок, подлец, знать не знает, пожрать готовится, может, рядом человек гибнет – это его не печет.
Но от его закусочных хлопот у меня догадка вспыхнула. Говорю: ты покуда хлебец настругаешь, я мигом в продмаг, за консервами, до трех считай – я здесь. Убедил. Добро, чемодан в прихожей стоял, ухватил его и – ходу!
По каким улицам меня мотало – не помню. В пивной принял пару банок без передыху – очухался.
Долго искал гостиницу, плутал по причине слабого соображения. Перед глазами все время картина такая: зачерпывает он стопку из ванны, корочку понюхает, выдохнет накоротке и в горло опрокинет. Ждет, когда водка до нутра доберется. Ждет… Я только подумаю, как он вторую стопку проверяет, за него страшно становится.
И чего, спрашивается, дурья башка, в бутылках не хранил? В ванне уместились бы плашмя. Видать, по жадности: спешил бутылки сдать, – вдруг подешевеют…
Столько добра… до последней капли… Да это ни простить, ни забыть!..
А кто виноват? Кто удружил? – Ванюха Шевцов. Это его неудача на меня перескочила. Он, орясина болотная, бутылкой отделался, дрыхнет мирно, а я как чокнутый ночью по городу бегаю, гостиницу ищу.
Одно хорошо: коньяк на столе оставил. Дружок хоть малость, да утешится. Шевцов говорил: коньяк-то армянский…
Туда-сюда и обратно
Как ни юли, все ямы не перехитришь – сядешь голой сракой на ржавый гвоздь. Закон природы.
1
– Я что, один в гараже? Других фамилий в голове не держите?
Тикана и вправду допекли. С досады послал дружков-диспетчеров куда мог поглубже. Те, в свой черед, устало посоветовали:
– Захлопни хавку![22] Не гуди! Путевка уже выписана.
Тикан амперметр положил на их советы. Жизнь теряет остроту, если не воевать с этими прохиндеями. Важен сам принцип: почему Тиканом затыкают все дырки?
– Не все, – ухмыляется диспетчер, – а стоило бы…
Конечно, если вникнуть, прикинуть трезво, то ничего страшного, ходка лафовая, туда-сюда и обратно. Но не ко времени. Не бархатный месяц. Все равно что пить за здравие покойника.
Тикан в меру погорланил, и к завгару – авось повезет. К счастью, Игнатьич в благом расположении, по-человечьи вякает:
– Ты ж, халдей, всегда плачешься: другим дальние командировки, тебя на приколе держат. Вот, пожалуйста, езжай на юг, позагораешь!
– Так ведь зима! Двадцать градусов на улице!
– Ну и что? А жара сорок градусов в тени – это курорт? Езжай, брат, не бузи…
– А чё я как проклятый, за крайнего?
– Резина хорошая, – вздохнул Игнатьич.
Тикан поджал губы. Верно: новая резина, упираться нечего. Взял пару запасных цепей, бочку бензина, полканистры масла, на всякий пожарный…
А дома, как обычно, пустая говорильня. Стефка не удержалась, явила свою подколодную натуру, злобой капает: мол, воду всегда возят на ишаках.
Однако термос зарядила черным кофейком, шарф мохнатый в сумку, жратвы навалом, чтоб не тратился, и – айда!
2
Машина шла легко по течению дороги. Здесь Тикану любой поворот знаком, самый малый мосток памятен. Зимой одно хорошо: снег сглаживает бугры и колдобины. Каждому болту, любой подвеске в машинном организме удовольствие катить по ровному, без ухабин. Зато весной ямы опять откроют свои подлые зевала. Как ни крути, все ямы не перехитришь, по ним трюхать – рессор не напасешься. Тут наверняка ремонта не было со времен Франца Иосифа.
Командировка направляла Тикана в Гудово – преддверье Карпат. В трех километрах за селом тамошний колхоз имел в урочище каменный карьер. Из года в год, при любой погоде бригада гуцулов колупается в разрушенной скале. Бьют клинья по чуть заметным жилкам на камнях, короткими зубилами раскалывают бут до нужного размера и вручную грузят его на машины.
Машины арендовала контора по укреплению берегов. Ходка не меньше ста километров в один конец. А камень шел на габионы и фашины, мостить дамбы и, понятно, на калым.
