ванную.
— И одежду выброси! — донеслось следом.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Федор Федорович, сжимая в кулаке флакончик, поплелся за мной и, оказавшись перед большим настенным зеркалом, тупо спросил: “Ой, а кто это?”
— Сватья баба Бобариха', — ответил я, стаскивая брюки.
Он всмотрелся в своё отражение и рухнул на розовый фарфоровый стульчак.
— Зря переживаете. Вот если бы заикание, — я встал под душ и начал намыливаться, — тогда бы вы ни одну дверь здесь не открыли. Блуждали бы по коридорам, как тень отца Гамлета, но без всякой надежды на отмщение. А лицо это так, мелочи.
Федор Федорович промолчал, но было понятно, что сам он придерживается иного мнения.
Я насухо вытерся и начал искать упомянутый в разговоре белый халат с камелиями.
К огорчению, он оказался не купальным, а женским — шелковым, с вытачками и длинным продольным разрезом от бедра. Ничего более подходящего в гардеробе не оказалось.
Осторожно обнюхав свою собственную одежду, я убедился, что без основательной стирки пользоваться ею было нельзя.
С завидным упорством жизнь снова лишала меня выбора: накинув халатик, я обратился к зеркалу и нашел, что выгляжу как порнозвезда. Оставалось только подкраситься.
Пока я крутился перед зеркалом, Сперанский начал подавать признаки жизни, но как-то не очень активно. Пришлось отобрать флакон и вылить ему в рот.
Это оказались малоэффективные в данном случае валериановые капли, однако куратор зашевелился и пустил в меня крупный коричневый пузырь.
— Поднимайтесь, надо как-то выбираться отсюда, — предложил я, затягивая пояс.
Федор Федорович отрицательно помотал головой и указательным пальцем ткнул в свое отражение.
— Ну, не смотрите, и дело с концом. Хотя ничего страшного я там не вижу. Просто теперь вы немного похожи на «Терминатора».
— Нет! Нет! — продолжал упорствовать Федор Федорович, тыча пальцем в зеркало.
— Аргументация не в вашу пользу, — я подхватил его под руки и рывком оторвал от стульчака. — Кроме того, вы просто не понимаете своих преимуществ. Теперь вас все будут бояться, а Липский ещё и завидовать. За такую рожу он выложил бы половину стипендии.
Я распахнул дверь, вытащил куратора из ванной и прислонил к стене.
— Как он? — осведомилась наблюдавшая за моими манипуляциями женщина.
— В порядке, держится молодцом. Спасибо за лекарство и извините нас уважаемая…, уважаемая…
— Анхелика. Зови меня Анхелика, — подсказала она.
— Уважаемая Анхелика! Тут в коридоре произошла авария, и нам ничего не оставалось, как искать спасения у вас. Извините за беспокойство. Как только проветрится, мы уйдем, а халат я после верну.
— Не трудись. Меня скоро не будет.
— Зачем вы так говорите? Вы ещё поправитесь! — я понимал, что она знает цену словам, но ничего другого придумать не смог.
Та высокомерно улыбнулась.
— Мне плевать. Жаль только, что то, что останется сожрут рыбы. Рыб я не люблю ещё больше чем собак. Они скользкие и с глазами как у Сперанского. Я люблю кошек.
— Я тоже люблю кошек. У меня дома живет одна, белая. Её зовут Бацилла. Она любит мясо, но в последнее время мы с ней сидели на диете.
— У меня жили четыре кошки. У них голубые шубки и черные перчатки на лапках. Их зовут: Адель, Бетси, Гретхен и Жужа. Гретхен очень любит котов, и я в шутку прозвала её Лиллит.
— А Бацилла ненавидит котов. У неё был один рыжий мордоворот по прозвищу Уритан, так он, подлец, ни разу не позвонил и не справился о детях! А она первое время даже спала на телефоне — всё ждала от него весточки.
— Ты прав, котам верить нельзя! К нам повадился один, по имени Педро Игнасиас Эскобар, но я приказала не принимать его. Он был безродный, этот Педро Игнасиас, а я не люблю таких, которые не знают своих предков. В России люди тоже не знают своих предков, но я думаю, что они не виноваты.
Я подправил ноги куратора, чтобы у стены он держался устойчивее.
— Раньше у нас все знали своих предков, но потом что-то изменилось и жизнь пошла вверх дном.
— Да, это самая большая ваша трагедия. Если человек не ощущает связи с вечной и непрерывной цепью своего рода, он превращается в оборванный ветром лист, бесцельно гниющий на краю канавы.
— Сейчас в России мало кто знает даже своих прямых прадедов. Не говоря уже о генеалогии. У нас теперь нет генеалогии, хотя раньше всех родившихся и умерших записывали в специальные церковные книги. А в поминальной молитве перечисляли поименно, и потому не было разницы когда человек ушел — вчера или во время какой-нибудь Бородинской битвы.
— Я часто бывала в России и хорошо помню ваших дворян. Это были блестящие, высокообразованные люди с развитым чувством долга. Родство с ними — большая честь.
Странно. О ком это она?
— А я удивляюсь, откуда вы так хорошо знаете язык. И когда же вы были в России в последний раз?
— Я говорю на восьми языках, а в России была когда умирала моя прапрабабушка Хельга фон Бок. Она была женой русского кавалергарда князя Ростоцкого, следовательно, я тоже немного русская.
— Так вы о видениях? — сообразил я. — Но ведь Сперанский утверждает, что в памяти ничего не остается. А вы, значит, помните?
— Это нормальные люди забывают, а шизофреники помнят. Во всяком случае, так сказал мерзкий лягушатник, когда пытался вытянуть из меня кое-что. Мерзавцы подмешивали мне в пищу яд, который вызывает видения, а когда я отказалась от еды, они отравили воду. Теперь я блуждаю во Времени постоянно.
— Это не вода, а газ. Сюда закачивают специальный газ, не имеющий запаха и цвета. Он называется «веселящий». Вот от чего у вас видения.
— Газ? Ну, пусть газ. Мне теперь уже всё равно. Видишь, что от меня осталось?
Я заглянул в закатившиеся глаза куратора.
— Не говорите так. У меня здесь один приятель, так мы с ним собираемся всё исправить. Если продержитесь ещё немного…
— Ты говоришь ерунду! Вероятно, ещё не понял, куда попал. Жаль мне вас с приятелем.
— То есть?
— Я вижу — ты добрый мальчик, а добрые люди безнадежно глупы. Как тебя зовут?
— Сергей Гвоздев. Я вирусолог. Но, мне кажется, я старше вас.
Ответом стала ледяная улыбка.
— Кто может быть старше умирающего? Только мертвый.
Я ещё раз взглянул на Сперанского и удостоверился, что тот общается с викингами.
— Пока неизвестно, кто здесь будет умирающим и кого сожрут скользкие рыбы. Дайте срок! И, кстати, скажите — о чем с вами разговаривал Мюссе? Что его больше всего интересовало?
— Разговаривал? — на этот раз улыбка наполнилась ядом. — Бриллиант! Я бы не назвала разговором то, что между нами было. Ты плохо меня знаешь, если думаешь, что я могу беседовать с висельниками.
— И всё-таки! Понимаете, чтобы что-то предпринять, необходимо разобраться. Помогите нам.
Минуту она молчала, просвечивая меня космическим взором.
— Ты очень грозно выглядишь в моём халате и с этим окосевшим идиотом в руке. Надеюсь, вы с приятелем уцелеете. Так что тебя интересует?
— Намерения. К чему он стремился? Для чего нужны эксперименты с веселящим газом?
— Он хотел добраться до тайных знаний, которыми владели древние, и которые были утрачены по
