книги, дающие настоящий пример применения марксизма в российской действительности и отвечающие на самые животрепещущие вопросы социал-демократического движения в России.
А сам хозяин квартиры?.. Кузнец. А пролетария в нем можно узнать разве что по несколько напряженной и слегка книжной речи.
Как-то среди прошлой зимы Николай Сивохин, придя к Михаилу, застал Егора Климанова у него. При Сивохине они продолжили разговор, начатый до его прихода. Говорили об экономической статье, прочитанной в «Биржевых ведомостях». Сивохин потом все удивлялся: он никак не мог предположить, что есть такие рабочие, способные поддерживать подобные разговоры…
В прихожей задребезжал звонок. Егор вышел встречать нового гостя. Вернулся в комнату вместе с Вацлавом Цивиньским, зябко потирающим руки.
— Здравствуйте, товарищи! — поздоровался тот со всеми. — Извините, что задержался. Вышел из дому, и показалось, что за мной увязался «хвост». Пришлось поплутать.
Тут же из прихожей был внесен кипящий самовар. Егор пригласил гостей к столу. Когда все расселись, он поднялся и, помедлив, заговорил:
— Товарищи… Сегодня мы собрались попрощаться с Михаилом Иванычем, к большому нашему огорчению, уезжающим от нас. Что поделаешь — надо… Не так уж и много мы были знакомы с ним, всего каких-то два года, но за это время он стал для нас таким близким и таким необходимым человеком. Расставаться с такими людьми всегда тяжело…
— Извини, дорогой Егор Афанасьевич, что перебиваю, — сказал Михаил, поднимаясь. — Я уж лучше сам буду говорить, а то неловко сидеть и слушать, как тебя расхваливают… Да и времени маловато, к сожалению…
— Ну, коли ты уже поднялся, то ладно — продолжай сам… — Егор, добродушно усмехнувшись, махнул рукой и опустился на табурет.
Михаил с улыбкой оглядел сидевших вокруг стола, по привычке словно бы слегка попружинил правой рукой воздух перед собой, перед тем, как заговорить.
— Прежде всего, — начал он, — мы не прощаемся сегодпя, не расстаемся насовсем. Из организации я не выхожу, буду по-прежнему считать себя в «Рабочем союзе», как считают себя и другие наши товарищи, ныне находящиеся в других городах и не сидящие там сложа руки. Мы ведь с вами всегда говорили о необходимости объединения всего нашего пролетариата и пролетариев всего мира. Стало быть, огорчаться нам не надо, когда кто-то из нас по каким-либо обстоятельствам вынужден уехать из столицы. Будем расценивать это так: «Рабочий союз» расширяет пределы своей деятельности! Да, нелегко и мне, други, сегодня уезжать от вас. Но уезжаю с верой в прочность нашего общего дела, с верой в то, что рабочее дело здесь, в Питере, уже по-настоящему жизнеспособно. Вы сами, други, уже всюду проявляете инициативу, сами решаете коренные вопросы нашей борьбы. То есть ныне уже можно говорить о самостоятельно существующей, чисто рабочей организации. Это тот самый результат, к которому все мы стремились. Сторонники шумных и эффектных действий, сторонники террора, упрекали и упрекают нас в «культурничестве», даже в робости. Это самое «культурничество» если у нас и было, то не как основная программа, а только как определенная часть большого дела, обусловленная необходимостью. Скороспелость, торопливость нами всегда осуждалась. Сознательное освоение классового мировоззрения и революционного марксизма требовало и всегда будет требовать глубокой и основательной подготовки. Отсюда и та глубина нашей пропагандистской работы, начинавшейся в нередких случаях с того, что называется «азами» и зачатками обыкновенной грамотности. Социализм, с самого зарождения нашего «Союза», рассматривался нами как мировоззрение, определяющее задачи всей жизни, которые решать по- настоящему, зрело, невозможно без должной культурной работы над собой каждого из нас. Все наши стремления были направлены к тому, чтобы выработать из членов организации не только «без пяти минут революционеров», как порой говорили мы, но революционеров прежде всего сознательных, подготовленных к самостоятельной работе, чтоб каждый имел определенный философский и экономический кругозор, что позволило бы затем стать опять же каждому самостоятельным пропагандистом. — Михаил улыбпулся, снова оглядев сидевших вокруг стола. — Вот смотрю я на вас, други, и радостно у меня на душе: ведь вы, собравшиеся здесь, уже и есть такие люди, о которых я только что сказал, ведь уже создан, пускай и небольшой пока, отряд передовых рабочих, способных повести за собой других! У каждого из вас уже выработаны необходимые для рабочего-революционера черты — стойкость, честность, преданность делу, отзывчивость… Думаю, можно сказать, что вы — рабочая интеллигенция. Да, именно так — рабочая интеллигенция! Право же, други, находясь среди вас, я всякий раз переживаю что-то вроде праздника. Не стыжусь признаться вам сегодня в этом… Рядом с вами мне порой кажется: стоит лишь прикрыть глаза и тут же открыть их, как очутишься в некоем неведомом новом мире, на какой-то другой земле, где вся жизнь течет по-иному, где уже осуществилось великое и прекрасное братство людей, где не осталось ни тени от омертвленной, оказененной жестокой повседневности. Верю, други: такая жизнь будет на земле! Да, вот так размечтаешься порой… Не к тому ли, думаешь, и должно подойти в конце концов развитие жизни, что всюду будет хозяином ее грамотный, знающий, интеллигентный человек? А?! Интеллигент-рабочий, интеллигент- крестьянин… Ведь это и есть, други, высшая цель того, что мы называем прогрессом! Чтоб — никакой дикости, никакой грязи!.. Вот и надо помочь этой косной, убогой жизни, где так мало возможности у человека — почувствовать себя ч е л о в е к о м, помочь побыстрее подняться с четверенек! В рабочее движение надо внести социалистическое сознание, и тогда, други, пробудится великая сила, перед которой не смогут устоять никакие преграды! Не забывайте об этом, помните об этом постоянно — вот что я хотел бы сказать вам сегодня, уезжая из Питера! — Михаил сел.
Рабочие заговорили возбужденно:
— Не беспокойтесь, Михаил Иваныч! Мы тут не подведем!
— Будем действовать — как надо!
— Давайте устраивайтесь на новом месте, налаживайте там наше дело! А здесь, у нас, все будет — как быть следует!
Переговорив тут же, за столом, с Вацлавом Цивиньским о делах организации, дав ему последние наказы, Михаил кивнул хозяину:
— Ну, нам пора на вокзал, Егор Афанасьевич!
— Да, пора!
Они поднялись. Егор снова обратился к притихшим сразу «гостям».
— Я один поеду — провожу Михаила Иваныча. Вы — оставайтесь, беседуйте. Расходитесь поосторожнее — по одному, по двое… Сами знаете! Кто выйдет последним, пусть запрет квартиру. Ключ знаете, где оставить…
Хотя Михаил тут же попросил всех оставаться на своих местах, никто не усидел. Поднялись, окружили его. Посыпались последние пожелания, напутствия, просьбы — кланяться, передавать приветы Федору Афанасьеву — в Москве, Николаю Руделеву и Гавриилу Мефодиеву — в Туле, Леониду Красину — в Нижнем…
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Приехав в Москву, Михаил временно остановился у Кашинского. Особыми успехами тот не порадовал, лишь туманно намекнул насчет того, что «дело начинает подвигаться»… В подробности вдаваться не стал.
Федор Афанасьев поступил на Прохоровскую мануфактуру. Он снял отдельную квартиру, как советовал Михаил. Квартиру подыскал удобную, неподалеку от своей мануфактуры, на Средней Пресне. Теперь он держался повеселей, не так, как при последнем их свидании. Человек словно бы преобразился, снова оказавшись в привычной рабочей среде, при своем привычном деле. Говорил степенно, с обычной для него основательностью: «Полегоньку налаживаю связи с людьми. Уже сколачиваю кружок. Высматриваю рабочих поавторитетнее, захожу с ними разговоры. Побеседуешь о том о сем, по-свойски, по-рабочему, видишь, что человек подходящий, и тут уж переходишь к настоящему разговору. Вот на днях случай свел с интересным парнем. Федор Поляков с фабрики Михайлова. Молодой еще, правда, двадцать с небольшим
