— Прячется.
Галке, дочери Варвары Ивановны, нужно где-то прятаться: красавица. Все может быть.
— Пьяные офицеры пристают к девушкам…
— Уже нашлись такие, которые сами к ним лезут и навязываются…
Хотелось потолковать, но говорить тяжело: слишком быстро все произошло, слишком много неведомого. Безысходность, неволя, голод и смерть — вот что вернее всего видели в будущем.
Скоро вечер наступит. Как же эта первая ночь пройдет? В плену…
Внезапно скрипнула калитка, послышались четкие военные шаги, стук каблуков.
Одновременно обернулись, не успев даже переглянуться. Прямо на нас шел немецкий офицер. Не помню его лица, так как в глаза бросилась лишь военная форма и сапоги с подковками. Обратился на немецком языке:
— Кто здесь живет? — и указал рукой на веранду, на комнаты.
— Семья учительниц, — ответила я.
— Пропали! — простонала Варвара Ивановна и оцепенела с картошкой в руках. — Поговори, спроси, чего он хочет! Ой, горе ты мое, где Галка?
— Что вам угодно?
Посмотрел на меня. А у меня перед глазами вместо его лица — какое-то расплывчатое красное пятно. Зато четко выделяются флоксы, картошка, нож в руках Варвары Ивановны.
— Sprechen Sie Deutsch?
— Schlecht.
«Вот так влипла! Хоть сквозь землю провались. Быть беде!» И не ошиблась, так как услышала:
— Следуйте за мной.
Он показал рукой в направлении комнат. Сказала об этом Варваре Ивановне. Та продолжала неподвижно сидеть, парализованная мыслью, что именно перед этим Галка могла заскочить за чем-нибудь в комнаты. То, что я сказала, не сразу дошло до ее сознания, она продолжала с удивлением и нескрываемым испугом смотреть на меня, но вдруг опомнилась и побежала за нами. Галки в комнатах не было.
Я пошла вперед с каким-то удивительным спокойствием.
Осмотрел комнаты. Заглянул под кровать, мельком окинул взглядом все углы. Затем сурово, обращаясь ко мне:
— Мужчины есть в доме?
— У нас нет сейчас мужчин.
— Где они?
— На войне.
Говорить становилось труднее, запас знакомых слов все больше суживался; приходилось делать паузы, подбирать близкие по значению знакомые слова, часто отрицательно качать головой, — дескать, не понимаю!
Офицер что-то заподозрил. Прочла это в его глазах.
— Не понимаете? Странно. Но ведь вы говорите! Беглый взгляд на меня и по углам, затем вопрос нам обеим (Варвара Ивановна не отходила от меня):
— Куда спрятали оружие?
Последнее слово не дослышала. «Waffe»? «Weine»? «Weibe»?[2] «Догадался о Галке!» — промелькнуло в уме, и я сказала, что не пойму последнего слова.
Удивленный суровый взгляд, а затем то же слово с наглядной иллюстрацией: вынул пистолет, поднял…
«Застрелит! За что?» — молниеносно пронеслось в голове, и я, не помня себя, бросилась к офицеру, схватила его за руку выше локтя, сжала изо всех сил.
— Waffe, haben Sie Waffe? — повторил он тогда, показывая глазами на свой пистолет.
Из неприятного положения выручила нас Елена Михайловна, тоже учительница, сестра Анастасии Михайловны. Она зашла в этот момент в комнату, увидела немца с пистолетом и догадалась, чего он хочет. Свободно владея немецким языком, Елена Михайловна продолжила с ним разговор, а я, опомнившись, почти упала на стул.
— Хоть бы скорее ушел! Почему он тут сидит? — шептала Варвара Ивановна, а Елена Михайловна глазами сказала нам, что сейчас он уйдет, что все обошлось так, как могло бы и не обойтись.
Я незаметно исчезла, из дома. Вспоминать о пережитом было неприятно, домашним ничего не сказала, чтобы не волновать мать.
Вчера в память мою навсегда врезались два немецких слова: «Zuruck» — назад и «die Waffe» — оружие.
22 сентября
Сегодня была в школе.
Учителя собрались по приказу, который еще со вчерашнего вечера облепил заборы и всем кричал про «необходимость 20 сентября явиться на старое место работы», угрожая тем, кто не явится, кто ослушается, смертной казнью как саботажникам.
Кроме того, приказ обязывал всех немедленно, как это угодно «фюреру» «будущей Великогермании», «добровольно подчиниться» «великим вооруженным силам» и понять, что «фюрер» пришел «освободить Украину» (кто его приглашал?).
Пункт за пунктом перечислял приказ обязанности, которые должно выполнять население оккупированных областей.
Грустно и тягостно было без детей в школе, пустой и разграбленной. Двое учителей успели получить назначение в так называемой городской управе. В школу явились они принаряженные и уже какие-то чужие. Повертелись и исчезли.
Один из них, учитель биологии 19-й школы, исчез не сразу. Забыв, что на нем темно-синее новенькое, «с искрой» драповое пальто и новая, такого же цвета велюровая шляпа, он подпрыгнул и сорвал со стены висевший портрет Ленина.
— Хватит уж, поиздевались!
— Кто это издевался и над кем? — накинулась я на него, но коллега схватил меня за рукав, оттащил от этого хамелеона, а тот, бросив портрет на пол, выбежал из школы.
Вспомнили с коллегой, что последние две недели он не появлялся в школе, симулируя болезнь.
Второй, завуч школы Волконович, в день издания приказа стал руководителем так называемого жилищного отдела городской управы. Узнали, что учитель Багазий, который 15-го числа на районном собрании учителей в райкоме партии произнес патетическую речь о конкретных мероприятиях по обороне города, об организации народного ополчения, со вчерашнего дня стал городским «главой» оккупированного Киева.
Просидев часа два без дела, мы собрались было разойтись, когда неожиданно к директору заявился какой-то фертик в черной форме с нашивкой на рукаве. В руках у него был список учителей нашей школы со сведениями, которые он хотел «уточнить». Больше всего его интересовала вторая после фамилии каждого графа — о партийности.
Быстро проверив эту графу, вызывая каждого в отдельности, он исчез так же неожиданно, как и появился. После того как мы «отсидели» положенное, Григорий Кириакович сказал нам, чтобы в школу мы больше не приходили, а тем из нас, кто записался в отряд народного ополчения, предложил нелегально держать связь непосредственно с ним.
15 сентября по окончании районного собрания учителей, проводившегося партийным комитетом, я, вместе с несколькими учителями нашей школы, записалась в отряд народного ополчения. Помню, как, подходя к столу записи добровольцев, волновалась, опасаясь, что женщину, которая не умеет держать в руках винтовку, не пожелают записать, но уполномоченный по организации отряда, улыбнувшись, сказал, что и для меня найдется работа, пока научусь как следует стрелять.
