— Есть ли сейчас такая семья, которую миновали несчастья?
— Мы не знаем, что еще нас ждет. Ее хоть на родной земле хоронят.
— Слышали? Уже будут брать мальчиков и девочек. Если исполнилось двенадцать лет, отнимут у родителей.
— Чтобы у них души отняли, у губителей этих!..
Сердце ныло. Проводили покойницу до кладбища и возвратились.
7 мая
Утро хмурое, холодное, тоскливое. Солнце то поблескивает, то исчезает. Как надежда в эти страшные и тяжкие дни.
B комнате и то руки зябнут, писать невозможно. А впереди целый день работы по регистрации уже не смертей и рождений, а… коров, лошадей, свиней, кроликов, домашней птицы. Регистрация эта — для предстоящей конфискации — «узаконенного» штыком грабежа. Вот и приходится изворачиваться, чтобы скрыть подлинное количество живности.
Третий день сижу в налоговом отделе, в большой светлой комнате бывшей «ползунковой группы» детских яслей. В комнате десять столов, за которыми сидят по преимуществу мужчины подозрительного вида, отталкивающей внешности — «репрессированные при Советах». И как контраст — тут же трое миловидных девушек — девятиклассниц.
Посетители тихо беседуют с «панами». Щелкают счеты. Чаще всего пришедшие обращаются ко мне. Заходят по нескольку человек, и «пан» Сычев, фольксдейч, мой новый начальник, делает им замечания вроде:
— Господа, ждите там, в коридоре, вы же мешаете работать!
«Господа» уходят в коридор, но вскоре вновь появляются толпой.
— Скажите, вы регистрируете скот?
— Где тут коровий регистратор сидит?
— Дамочка, вы всех животных записываете?
К моему столу подходят по двое, по трое:
— Корова…
— Скажите сперва, как ваша фамилия, имя, отчество, адрес, а затем называйте скотину.
Слышу опять:
— Пишите — коза.
— Это ваша фамилия?
Посетитель смеется.
Поспешные вопросы:
— Зачем это? Заберут?
— Нет, вам дадут, ждите, — иронически замечаю я.
Люди с каменными лицами отходят от меня. Видимо, опасаются острого слова.
— Барышня, у меня две курочки. — Вижу древнего деда с дрожащими от истощения руками.
— У меня козочка.
— Кролики у меня.
— Теленок.
Глазами говорю, приказываю, чтобы уходили, молчали, попрятали все, что только можно укрыть.
А люди, вижу, страшатся, и их легко понять. За какую-нибудь козочку могут объявить «саботажником» и казнить. «Саботаж» сейчас крылатое словцо. Сегодня у одного из «столоначальников» исчез стул. Он побежал в финансовый отдел, где стояло несколько свободных стульев, но там не дали. Послушали бы, как эта образина возмущалась:
— Это саботаж! Ни Ванькевич, ни Таранович не обращают внимания на мою просьбу! Срывают мою работу! Как же я без стула?
Мой новый «пан» — плешивый, низкорослый, суетливый старичок. Двух слов не скажет, чтобы не вставить «это». Косноязычен, двух фраз как следует не свяжет, но пыжится, гонор свой показывает. Я уже несколько раз обрывала его.
«Пан» прислушивается к моим разговорам с посетителями, а затем подсказывает:
— Напоминайте про птицу!
— О кроликах, о кроликах скажите!
— Спрашивайте и выпытывайте!
— Почему до сих пор нет сведений о свиньях?
— Не забывайте о козах!
Так и подмывает выпалить: «Свиньи давно уже съедены немцами, а одного козла могу записать, хоть и облезлый». Но я молчу, про себя подсчитываю, сколько раз он вставил «это», и продолжаю записывать.
Один бланк готов. Начинаю заполнять другой и вновь слышу:
— Это вы регистрируете курочек?
— Запишите: конь.
Мой «пан» искоса поглядывает на меня. Пускай. Все равно перехитрю. Люди видят мое лицо, мимику и догадываются, что нужно хитрить. Кое-кто не выдерживает:
— Ой, лышенько, панночка, неужели заберут?
Из очереди в ответ:
— Как раз. Так я им и дам!
— Не дашь: саботаж!
— Детей забирают, что уж там скот.
— Осталась у меня одна коровка, такая же старая, как и я, а внуков нет, вывезли в Ерманию. Сыны на войне.
«Панночка» в ватнике пытливо смотрит на жалкого владельца коровы. Ну, догадайся же, старый!
Тут Сычев не вытерпел, подскочил:
— Панове, вы это не поварите, это излишне, это… А вы, пани (уже обращаясь ко мне), того, слушайте, это, лишь конкретные ответы, это…
Быстро поглощаю постный обед. В глазах мельтешат записи: «коров — 1», «лошадей — 1», «кобыл — нет», «свиней — нет».
— Господа, хлеб дают!
Ожили, заблестели очки, засияли лысины от нежданной радости. Талоны получили еще в субботу, наконец-то их можно будет теперь «отоварить». Пустеют места за столами, «паны» идут за хлебом. Умудрилась вырваться и я.
Через несколько минут весь отдел жевал, поглощая хлеб. Двигались, топорщились запавшие щеки.
Настроение поднялось. Кое-кто даже пошучивал с посетителями. Я съела довесочек, а остальное запрятала. Отрезала кусок Маринке, которая должна была принести посуду под капусту. Эту капусту ждем не дождемся. Есть надежда на то, что выдадут ее сегодня. Заместитель председателя управы «пан» Батрак, который руководит раздачей, загулял на свадьбе сотрудника жилищного отдела Гулина, посвященного в сан священника и вступившего в брак. Говорят, свадьба была шумная, пышная. В воскресенье я случайно видела гуляк в открытой автомашине под зонтиками (шел дождь). Они ехали с Приорки, со свадьбы, пьяные, с красными от вина лицами.
Будет или не будет сегодня капуста, а хлеб уже есть! Маринка полакомится кусочком, остальной съедим за ужином. Вот если бы эти 2800 граммов тянулись бесконечно!
…В комнату заглянуло на минуточку солнце. Посетителей стало меньше. За десятью столами жевали. Отрезали еще по кусочку и, опасаясь, что ненароком съедят весь полученный хлеб, спрятали его.
