У меня уже есть полная возможность отдохнуть, почитать, побеседовать с кем-нибудь наедине. Я рада ей, как и первому теплу. В «веселую компанию» иду лишь для того, чтобы поесть, либо когда соскучусь. Ночую на своей половине. Сплю сейчас без памяти. И не только от физической усталости (вскапываем возле дома огород), но и от покоя на душе и сознания того, что делаю кое-что полезное и необходимое людям.
В моем распоряжении запасная книга метрик о рождениях и бракосочетаниях. Хочу раздобыть еще и книгу усыновлений. Об этих запасных документах Александр Михайлович не знает и не должен знать. Они получены мною тайным способом, о котором писать не буду!
Три соседки Зины уже спасены. Две из них сами пришли ко мне в бюро и прямо сказали: «От вас все зависит». Их нужно было «выдать замуж», но без записи в книге. Брак с теми, кто может получить на них броню через свое предприятие, — конечно, фиктивный, ненастоящий.
Как наметили, так и сделали. Использованные метрики «новобрачные» вернули мне на хранение, — может быть, они еще пригодятся.
Сегодня две женщины при моем участии стали «матерями», хотя в жизни еще не рожали. Сунули под нос грозному церберу документы — освободил их от мобилизации.
Нескольким женщинам с нашей улицы посоветовала стать «беглыми душами», наподобие тех, которые скрывались от помещиков при крепостном праве. Веник знает их лично, и потому фиктивные справки давать им на руки нельзя.
26 апреля
Утреннее солнце щедро золотит стены комнат, все вещи. А через открытую форточку врывается такой нежный, ласковый ветерок. Мама будит меня на заре.
Она давно уже возится: печет нам в дорогу три лепешки-«колобка», варит ржаные галушки.
Глаза закрыты, поднять веки трудно, во воем теле сладкая истома, и так хочется спать, спать. Мама сердит своей назойливостью:
— Вставайте, вставайте! Вы же хотели в шесть выйти!
Притворяюсь, что не слышу. Может, мама забудет? Поспать бы еще немножечко, ну минут хотя бы пятнадцать.
Что делать с глазами, чтобы раскрылись? Их точно медом кто-то залепил ночью.
Наталка первая соскакивает с постели, за нею — Маруся. Придется все же встать, не то могут подумать, что боюсь дальнего путешествия, стыжусь заниматься «обменными операциями» (а я таки стыжусь).
Решительно срываюсь с кровати. Наталка и Маруся почти готовы.
— Ты поменьше возись! Скорее собирайся, а то и так проспали! — подгоняет сестра.
Двадцать минут — и я готова. Даже причесала и заплела косы.
Вещи для обмена, лепешки, мешки — в корзине. Завтракаем. Дети еще спят. Потихоньку советуемся, выслушиваем последние мамины наставления и уходим.
Теплый ветерок, подсохшая земля и теплынь-теплынь. Оделись легко, удобно. На ногах, обмотанных портянками, мужские ботинки крупного размера, чтобы не натирали. Вид, вполне достойный профессии «обменника».
Шагаем легко и быстро. Мы не одиноки, спутников много, то и дело слышатся возгласы:
— Вы за картошкой? Куда именно?
— В Демидов. А вы?
— В Дымеровку.
Идут и идут люди. Попадаются путники, идущие в Киев. Они утомленные, согнувшиеся под ношей, но довольные: за плечами или же на плечах пуда полтора картошки. Сладкой будет она за столом! Угадываем профессии встречных, а кое-кого попросту знаем.
— Это учительница, факт.
— Врач, ручаюсь.
— Заведующая нашим детсадом.
— Эта с обувной фабрики.
Знакомых лиц много. Где же я их видела? На конференциях, в поликлинике, в детсаде Маринки, да мало ли где.
Когда миновали санаторий водников, начались незнакомые места. В стороне осталась Пуща, чудесная наша Пуща, хотя и изувеченная донельзя оккупантами. Идти становилось все интереснее, приятнее.
Воздух-то какой!
Идем по шоссе, которое тянется лесом. То и дело белеют заплаты снега. Вокруг — сосны, лес живой и шумный. Птицы подняли щебет. На дороге особенно нагло и невыдержанно ведут себя воробьи. Из глубины леса слышны робкие, прерывающиеся посвисты.
— Ой, послушайте: неужели соловей?
Наталка и Маруся заспорили.
— Это щегол. Соловью еще рановато петь, — говорю я.
Наталка и Маруся продолжают разговаривать. К ним примкнули два «обменника». Тема беседы заранее известна и нисколько меня не привлекает.
Нарочно отстала на несколько шагов. Наедине вспоминаю прошлогоднюю весну, хор лягушек в Горенке, вечера и утренние зори с соловьями, Михаила… Счастлив человек, которому в пору бедствий и горя есть о чем вспоминать, помечтать!
Ветер ласкает щеки, солнце наполняет все существо животворным, чудодейственным теплом; оно обновляет твое тело и душу. Кажется, будто впервые видишь мир, весну, торжествующую природу. Я смотрела на все жадными главами и рада была тому, что трудная зима позади.
Попадались один за другим дорожные столбы с условными знаками для водителей немецких автомашин. Радовали оставшиеся наши надписи. А в одном месте, неподалеку от дороги, чудом уцелела выложенная из камушков пятиконечная звезда. Немцы проносятся на машинах, не замечая «крамолы», а свои люди берегут дорогой сердцу символ.
Шоссе тянулось ровное, бесконечное, блестящее, мириадами мельчайших драгоценных камней переливался на солнце асфальт. Вот бредут несколько босых охотников за продовольствием. Асфальт теплый, а в далекой дороге натерло ноги. Почему бы, в самом деле, не разуться?
Лес тянется и тянется. Он напомнил мне пущу и вновь вызвал несколько воспоминаний, таких близких и, однако же, бесконечно далеких. Были минуты, когда забывала о войне, голоде, цели нашего путешествия. Казалось, сверну вот на ту дорожку — и она приведет меня в семейный уют, в спокойную радость. Буду готовиться к урокам, читать, петь, беседовать с мужем. Но появлялась немецкая машина, и воображение возвращалось к действительности. А легковые машины проносились часто.
Шли уже несколько часов, когда нас догнал грузовик, набитый людьми. Он ехал за бревнами. Я машинально махнула шоферу, вовсе не надеясь на то, что он окажет услугу, но, к нашему удивлению, машина остановилась. Мы побежали, знакомые — за нами. Через минуту-другую все оказались в кузове. Доехали до Лютижа, где нас высадили, но до Демидова уже было совсем близко.
По пути в село встретили Коломну понурых людей, которых гнали в Германию. Музыки не было. А то ведь бывает и так, что впереди колонны, тоже в сопровождении полицая, совершает насилие над людскими душами еще и гармонист.
Вот и двор Панаса Панасовича. На крыше соседнего дома — гнездо аистов, нет — даже два. Такие же гнезда и на других домах. Улица тянулась вдоль речки Ирлень и, видимо, была живописной. Теперь вид ее портили несколько разваленных снарядами зданий и могилы немецких солдат с крестами и касками. Это напоминало о происходивших здесь боях. Но село в общем уцелело. После того как линия фронта отодвинулась, жители вернулись и кое-как живут.
В гнездах стояли комичные аисты и чистили носы. Долгоносые, с огромными клювами, имеют неприятный голос, могут лишь скрипеть. Но есть у них и достоинства. Аисты прекрасные «мужья», нежно
