«открытое проявление нежелания ехать в Великую Германию».
А люди, понятное дело, не хотят ехать в Германию и прибегают к различным уловкам. Они выписываются из дома, скрываются у родственников и знакомых, быстро устраиваются на любую работу. Девушки выходят замуж за пожарников, работников так называемой УСМа (Управление судостроительных материалов) и других предприятий, где мужчины и их жены получают броню.
Началась — это мне отлично известно — полоса экстренных браков. Маленькие дети и грудные младенцы — тоже повод для того, чтобы не попасть в список «подлежащих к отъезду». Пригодятся, значит, метрики усыновлений и рождения, будет еще одна спасительная лазейка.
«Работающим», чтобы еще больше прижать их голодом и привлечь в Германию, уменьшили недельную выдачу хлеба на 200 граммов.
17 апреля
Болит голова: весь день нервничала. Шумит в ушах, а виски точно в обручи зажаты.
Когда насмотришься на то, что творится вокруг, наслушаешься рассказов о нескончаемых бедах, болит не только голова, но и душа.
Сегодня, когда я была в городе, там под конвоем отправляли на вокзал еще несколько партий «мобилизованных».
Через улицу, под присмотром эсэсовцев, прогнали шеренгами что-то около сотни мужчин-евреев. Измученных, ободранных, непохожих уже на людей, с помертвевшим взглядом запавших глаз — словом, живых скелетов. На их спинах, поверх ветхой одежды, белой краской намалеваны шестиугольные звезды. На рукавах черные повязки с надписью белыми буквами — «юде». Гнали их на какую-то работу. Замучают, доведут до полного истощения, а потом расстреляют.
Идут они по мостовой босиком, как по раскаленному железу, не поднимая глаз. Вот вдруг сняли с голов шапки и кепки. Что случилось? Ага, это мимо прошел немецкий офицер. А через несколько шагов та же картина: снова шествует «юберменш». Словечко-то какое: «сверхчеловек», господин «обычных» людей. Боком вам выйдет эта спесь!
Прохожие, такие же бесправные, как и эти бедняги, смотрят в землю, чтобы не выдать обуревающие их чувства. Я заставила себя закрыть глаза, остановилась. Спокойствие, спокойствие, никаких выходок!
Тащатся и тащатся по городу, в одиночку и группами, «обменники». В узлах преимущественно картошка. Комиссионные магазины закрыты, все разграблено и вывезено в райх. Съестное — на вес золота. Иногда увидишь вдруг некое чудо: витрину с накрытым столиком, на котором — мясные блюда, хлеб, печенье. Но тут же тебя заставит отвернуться от всего этого надпись: «Hyp фюр Дейче». Поскорее — прочь, горло сжимает злость.
Дети на тротуарах «кончают» учебный год. Вот как это выглядит, если прислушаться к их возгласам на улицах:
— Сига-ре-ты-ы «Гу-у-у-ния»…
— Сигареты «Леванте», «Леванте»… Кому сигареты «Леванте»?
— «Гу-у-у-ния», «Гу-у-у-ния»…
— Кому конфеты — пара шесть, пара шесть… (Это — шесть рублей за две малюсенькие конфеты-«подушечки».)
— Семечки, семечки…
Голоса звонкие, въедливые. Они допекают на каждом углу.
На рынках — ничегошеньки. Картошка — «из-под полы» 20 рублей десяток, а покрупнее — так и 30; стакан пшена — 20, бурачок-кулачок — 10 рублей…
Прошло уже три часа после того, как я вернулась из центра города, а в ушах и сейчас еще это горькое детское:
— Сигареты «Леванте», «Ле-ван-н-те-е»…
— «Гуния», «Гу-у-ния»…
Тяжкая доля выпала вам, голубята. И никуда от нее не денешься.
18 апреля
Сегодня отправили в Германию новую партию. Как водится, их конвоировали полицаи.
«Вербовкой» в Германию в управе занимается отдел труда, которым заведует Веник, бывший начальник милиции Житомира, в свое время изгнанный с этой должности и исключенный из партии. Этот прохвост зажал сейчас в кулак Куреневку и Приорку и вовсю проявляет свое холуйское рвение, угождает и выслуживается.
Ну и ненавистно же всем, кто знает Веника, его обрюзглое лицо с поседевшими уже волосами, подстриженными «в кружок», как у ямщика или палача! Посмотрю на него при случайной встрече — и передо мною фигура кровавого ката, каким я представляю его по книгам.
Очевидно, Веник получил какие-то новые указания. Начали брать и женщин с детьми по особому списку. Не миновать, видимо, этой судьбы и тем безработным, которые подходят по годам. Распространяются настойчивые слухи о том, что скоро мобилизуют и людей (какой-то процент), работающих в учреждениях и на предприятиях. Этому можно верить, ведь контрольная цифра очень велика.
Отдел труда старается. Делопроизводитель там под стать Венику — черствой души женщина, вызывающая отвращение и ненависть.
Со второго этажа, где находится отдел труда, ко мне доносятся проклятья и плач. Записи в дубликаты «основных актов» делаю с трудом, свиснув зубы. Сегодня были четыре брака, которые можно назвать спасительными…
Александр Михайлович сегодня не работал, и я была сама себе хозяйка. Люблю те дни, когда его нет. Именно сейчас он мне часто мешает. При нём посетители, которым надо помочь, разговаривают со мной только глазами или же с помощью записок, а не то ждут перерыва на обед, когда я выхожу из бюро во двор.
Завтра собираемся втроем на село за картошкой. Ведет Наталка. Пойдем на два дня. Завтра воскресенье, а в понедельник не работаем: день рождения немецкого «фюрера», праздник у них. Хоть бы поскорее наступил час его смерти!
23 апреля
Неделю тому назад вернулся из села Борис и уже успел зацепиться за одну из удобных для него должностей — управдома нескольких больших зданий по улице Фрунзе, 109, с населением в несколько сот душ. Он уверен, что сможет теперь спасти от угона в Германию не одного человека. Среди управдомов у него будут верные люди, и вместе они смогут кое-что сделать.
Борис мечтает о радиоприемнике, о возможности как-то установить связь с подпольем. Сейчас он рассказал мне о том, что у него была одна явка в городе, на улице Нероновича, но тот человек, инвалид, эвакуировался из Киева в последние дни перед приходом фашистов, и пока что ниточка оборвалась. Но какая-то нить все же приведет нас к цели. Если не мы, так нас увидят те, кому мы нужны. Существовало бы только подполье, а пути к нему мы найдем.
С наступлением тепла, когда отпала необходимость каждый день топить печь, я перешла на свою половину дома, хотя в двух комнатах еще нет пола, вместо него лежит самодельный настил из досок. До 19 сентября, когда немцы вступили в Киев, успела настлать пол только в одной большой комнате. Сосед, дядя Володя, по профессии столяр, обещает летом сделать пол и в других комнатах.
