и все документы — и метрики, и справки о болезни или каком-нибудь физическом недостатке — скрепляются одной и той же немецкой печатью. Есть в городе специалисты, которые за пять тысяч рублей продают печать, освобождающую от поездки в Германию. Тот, кто раньше спасался таким путем, теперь спешит воспользоваться другим, чтобы не заплатить потом десять тысяч — на центральной бирже.
Предвижу несколько особо напряженных дней. В своих сослуживцах, которые доверились мне, уверена, не подведут, все должно сойти гладко. Софья Дементьевна, беря метрику, посмотрела мне в глаза и улыбнулась:
— Спасибо за «дочку»…
Ее сын на фронте, мужа в прошлом году забрало гестапо, как поляка. Она это скрывает, работая на Куреневке, аде никто ее не знает. Какая это прекрасная, благородной души женщина, настоящая советская патриотка.
А наша новая заведующая столовой? А Ксения Прокопьевна, старшая официантка? И Ксения Прокопьевна, и Нина, Максимовна обратились ко мне, прося их выручить.
— Что же мне сделать для вас? — спрашиваю. — Вы что, «родить» хотите или «усыновить»?
— Да все равно, что удобнее для вас.
И вот у одной из них появился приемный «сын», а у другой — «дочь». Иные варианты не подходили. Вдруг да встретится где-то в управе или в другом месте знакомый, и все тогда может провалиться: беременными-то их не видели. Взволнованные женщины спрашивали:
— Не знаем, как вас за это благодарить? Ведь цена этому — жизнь.
— Моя и ваша, — говорю, — это должно 'быть понятно всем троим.
В своих сослуживцах и в других, с которыми связана на участке, уверена, а вот за себя немного волнуюсь. Маринка вписана в мой документ как дочь. Имеется и метрика, датированная старым числом, — это поможет. Но ведь место моей работы — загс! И это может навести на подозрение. Кто-то может вдруг поинтересоваться такой оригинальной записью у бездетного руководителя загса, который сам себе вписал приемную дочь. Вдруг аннулируют эту метрику, и тогда наверняка начнется сплошная проверка документов. Десятки людей, это нетрудно предвидеть, погибнут. Нет, это никак не должно произойти! Не позволит мне моя совесть.
Сегодня испортила одно из свидетельств, пока расписалась на метрике так, чтобы подпись заведующего бюро не имела ничего общего с фамилией усыновительницы. Кляну себя за то, что в свое время не оформила этот акт гражданского состояния в Подольском загсе. Успокаивает меня мысль, что этим никто без доноса интересоваться не будет, а в случае чего поможет Александр Михайлович. Ошибка моя не такая уж страшная, ребенок-то ведь есть, формальности соблюдены, официально не придерешься.
Пережить бы уж эти несколько тревожных дней… А потом? Снова треволнения. Работа на огороде утомляет и истощает так, что сплю, по выражению мамы, без задних ног. Мама сейчас тоже потеряла покой: переживает за меня, кипит в хозяйственных заботах, настала пора уборки урожая, засолки и квашения овощей. А тут еще побелка дома. Но моей старушке Германия не угрожает (в 60 лет не берут), и многие заботы ее — приятные. Овощи уродились нынешним летом — устали носить их. Хватит на зиму, если не обложат налогом. Летите, дни, быстрее!
25 сентября
Обложные тучи, холодно, на сердце — тоска.
Во всех отделах очень тихо и пусто: большая часть людей на комиссии, остальные сидят молча, словно немые.
Под столами хозяйничают мыши. И откуда они берутся? Вот и в моем бюро спокойно похаживают, по- свойски смотрят на меня бусинками глаз, забавно шевелят усиками. Чего им бояться? Кошек нет, подохли с голода.
Вдруг дверь открылась настежь — на пороге Петр Митрофанович.
— Знаете уже?
Смотрю на него вопросительно.
— Ночью в районе Подола арестовали многих. Из куреневских взяты Коля, Шура, Митя…
Он называет еще несколько незнакомых мне имен и продолжает:
— При аресте избили в кровь Колю Наливайко. Он им что-то сказал, не смолчал. Обыски были и у него, и на чердаках нескольких домов на улице Фрунзе, 109.
Сердце оборвалось. Могло статься, взяли и Бориса.
Трудно, ох трудно мне. Убежать бы, но куда? И тянутся минуты мучительно долго. Хоть бы кто зашел, хочется услышать чей-нибудь голос! Наконец появилась Софья Дементьевна.
— Не могу усидеть одна. Жутко! И погода, как на грех, какая-то зловещая. Слышали?
— Слышала, — отвечаю, догадываясь, что именно она имеет в виду.
— Говорят, аресты эти связаны со слухами о существовании каких-то подпольных радиоточек…
Беседа с Софьей Дементьевной немного отвлекла меня, и я взялась за дубликаты, так как за последние дни были в нашем районе и рождения и смерти.
— А завтра предстоит еще одна комиссия.
— Ах, скорее бы пережить все это!
Софью Дементьевну позвали, а в дверях тут же выросла Лара. Бледная, но спокойная. Хочу спросить, где Борис, и боюсь. Вот она подсела ко мне на стул. Молча переглядываемся. Шепнула:
— Боря работает. Ох и переволновалась же я, когда гестаповцы рылись на чердаках!
Тихонько спрашиваю:
— А где был радиоприемник?
— Боря словно знал, что так случится, и за несколько дней перед этим запрятал его на Сырце.
Лара ушла к Борису, чтобы еще раз убедиться, что он на работе. Прочитала в ее глазах: «Как хочется верить в его возвращение, в возможность спать сегодня спокойно».
Вскоре загремели двери, послышались голоса и шум шагов. Это молодежь возвращалась с комиссии.
Освобожденные смеялись, а в жилотделе рыдали несколько «добровольцев». Потом, взяв себя в руки, они решили перейти на такую работу, где дадут им броню, а в крайнем случае жить так, как жили в старину «беглые души».
Вернулся Алеша. Не говорит как, по броню добыл. Зою и Нюсю забраковали по «болезни сердца». Объяснение тут простое: немцам, членам комиссии, родители девушек дали взятку — пять тысяч.
После обеда я села наконец в «мертвецкой» за дубликаты. Под конец дня от работы оторвала меня Иринка — секретарь управы.
— А вас от явки на комиссию освободили! Смотрю удивленно на нее, а она продолжает:
— Сотрудницы, имеющие детей, могут на комиссию не являться. Это для того, чтобы не было очереди. Но завтра сдайте паспорт, на нем поставят печать.
И зашагала, радуясь, что огорошила меня. Самой ей, хорошенькой девушке, помогло случившееся перед этим несчастье: вывихнула ногу, и это спасло ее.
«Значит, теперь можно будет обойтись одним лишь предъявлением паспорта, хотя ребенок вписан туда при отсутствии метрики…»-вот о чем я думала тогда. Но долго размышлять не пришлось. После Иринки перед концом работы навестила меня Фекла Наумовна. Подошла ко мне близко-близко, внимательно посмотрела в глаза и сказала:
— Варя сдала и свой и Нинин паспорта. Поставили немецкие печати. И очередь была огромная, и все, как ты, дитя мое, предвидела. Посчастливилось и на этот раз.
— А теперь пускай переходят на работу на железную дорогу или в УСМи, где все бронированны. Эх, остались бы уж позади все эти страхи.
— Дитя ты мое золотое! — И Фекла Наумовна поцеловала меня в лоб. Затем поделилась своими наблюдениями и переживаниями: — Варя первая дала свой паспорт и метрику; Нина стоит позади нее. А переводчица: «У вас тоже метрика?» Тут Варя второй паспорт подала и разворачивает метрики, а она
