– Я почти угадал. Серго, давай поближе к кусту.
Игорь-второй кивнул и полез в БТР. Двигатель легко завелся, и машина тронулась в указанном направлении. Остальные, не спеша, пошли следом, наслаждаясь вечерней прохладой, идущей с моря. Все с радостью стянули с себя намордники, как успели уже прозвать противогазы.
Игорь извлек из БТРа мачете и отправился за дровами. Конечно, топором было бы сподручней, но его на складе не обнаружилось. Всеволод долго гадал, зачем подобному подразделению, занимающемуся только охраной особо важных объектов, ножи для джунглей.
Вскоре неподалеку разгорелся костер, женщины что-то готовили. Всеволод подошел к профессору, сидящему в стороне от всех остальных. С того момента, как Марта рассказала о том, что стало с Землей, Александр Николаевич стал замкнут, что-то его явно тяготило.
– Не стоит, – подсаживаясь к нему, тихо заметил Бур.
– Стоит, – также тихо ответил профессор, – я виновен в смерти миллионов.
– Это рано или поздно случилось бы. Не вы, так кто-нибудь другой, это ведь конец любой цивилизации.
– Слабый аргумент, – кисло заметил Александр Николаевич. – Бог знает, я этого не хотел.
– Никто не хотел, вы стояли на пороге открытия, хотя, я вам благодарен, меня ждал показательный процесс, а потом тюрьма. Но теперь мы здесь и нам нужно жить дальше.
– Знаете, Всеволод, я очень надеялся найти свою дочь, но теперь не верю в это. Жена умерла лет десять назад, я растил Катю, как мог. Сейчас ей двадцать один, она должна была защищать диплом. Но я все разрушил, где она теперь?
– А где она училась?
– На химика в МГУ.
– Марта сказала, что исчезла половина Москвы, может, она материализовалась где-то здесь. И мы сможем найти ее.
– Зря вы пытаетесь меня успокоить. Да, я люблю дочь, но причина не в этом, вернее, не только в этом. Я все равно виноват перед человечеством. Оппенгеймер с его ядерной бомбой – ребенок, по сравнению со мной.
– Знаешь, ты не справедлив к себе, мы находимся в мире, который был уничтожен без всякой бомбы академиком Дмитриевым. Вернее, я почти уверен в этом, и причина этого – очередной научный эксперимент. Не стоит вешать на себя всех собак. Пошли есть, женщины уже что-то сварганили.
– А что они могли сварганить? Тушенка с картошкой. Бонус – баночное пиво, которое предприимчивый Игорь прихватил из супермаркета.
– Значит, пошли есть картошку с тушенкой, – согласился Всеволод, хотя лицо не выражало особого энтузиазма. – Интересно, насколько меня хватит при такой диете? Были бы снасти, отправился бы на рыбалку. Рыбка запеченная на костре, это же предел мечтаний.
– Не могу не согласиться, – улыбнулся на это профессор, – я бы тоже не отказался порыбачить, раньше я это дело очень любил. И порыбачил, пожалуй, на всех крупных реках России.
– Город, – разглядывая наполовину засыпанные песком строения, подвел итог Всеволод.
– Где город? – поинтересовался он. Бывший полицай был вооружен идентичным биноклем, который прихватил еще во время первого посещения военной базы. – Половина засыпана песком, половина затоплена. Я даже затрудняюсь сказать, что там за мешанина из руин. Но вроде бы часть из них напоминают наши отечественные панельные дома.
– Похоже, здесь не только наши дома, – заметил Бур, – вон те бараки из прессованного песка очень напоминают строения инквизиторов.
– Каша.
Бур повел биноклем в сторону порта, там, в бирюзовой и такой чужой воде, было то, что осталось от местного флота, а осталось от него совсем немного: десятки кораблей пошли на дно, на выходе из гавани лежал днищем вверх затопленный авианосец, один из крейсеров зашвырнуло прямо в город. О том, что здесь удастся найти пригодное для плавания судно, и думать было нечего. Единственный корабль, оставшийся на плаву, с оборванной якорной цепью дрейфовал в паре километрах от берега, и даже если бы им удалось до него добраться, то управлять такой махиной было совершенно некому.
– Что думаешь? – убирая бинокль в чехол, поинтересовался Бур.
– Здесь ловить нечего, максимум, на что мы можем рассчитывать, так это поживиться чем-нибудь вон на том кораблике, лежащим на борту посреди города.
– Похоже, наши мысли сходятся, – Бур поднялся с песка и отряхнулся. – Пошли обратно.
– Четыре дня сюда тащились, сколько горючки сожгли. – В его голосе сквозила неподдельная горечь.