— Вы думаете, что предпринимательство сводится к скучной бухгалтерии или к разбойничьим подвигам? Что до меня, то я, например, встречал в основном честных людей. На обмане далеко не уедешь. Понимаете, предпринимательство — это ведь и психология, и упорство, и чутье на конъюнктуру и спрос… Вот вы, например, пытаетесь убедить будущего компаньона в успехе задуманного вами дела… Как вы думаете, что повлияет на его решение? Вовсе не достоинства самого предприятия — зачастую он ничего в нем не понимает, — а чистая случайность, скажем, его настроение, темперамент — некие исходящие от вас токи…
— А что с тем черепичным заводом, о котором вы мне рассказывали? — спросил заинтересовавшийся деятельностью Катрфажа Альбер.
— А! Завод в Монастире, — произнес он, наблюдая за вереницей прохожих. — То было мое первое дело… очень хорошее дело… Кастанье вложил в него сорок тысяч франков. Не хотите поужинать со мной? — спросил он внезапно. — Может быть, придет Кастанье.
— Нет, — сказал Альбер. — Я буду занят. Сегодня приезжает Ансена, я договорился поужинать с ним.
— Тогда подходите к нам в театр «Антуан».
— Посмотрим.
— Посмотрим, — повторил Катрфаж, прикуривая сигарету и не отрывая взгляда от непрестанно снующих туда-сюда людей на тротуаре. — Я не рассчитываю на вас. Как, скажу я вам, не рассчитываю и на «посмотрим», исходящее от Кастанье. Но он поэт, и к тому же влюблен. Сдается мне, его Элен доставляет ему немало хлопот. Она по-прежнему хороша.
Лицо его опять приняло серьезное выражение, он встал и прошептал: «А вот и Сомбар…»
Альбер медленно поднялся по лестнице Дворца правосудия.
По просторному вестибюлю перемещались, кто величественно, а кто крадучись, люди в черных мантиях. Они удивительно напоминали маски, тщательно подобранные к мантиям: одни походили на моряков, морщинистых, с короткими бакенбардами, другие — на влиятельных господ. В этой задрапированной темными тканями толпе статистов попадались и обыватели, озабоченные своими проблемами. Одна из групп, более тесная, чем остальные, образовалась на ступеньках лестницы.
Альбер пересек выстланный плитами необъятный зал, в который едва проникал дневной свет, и где шум шагов терялся в звучном шепоте сводов.
У совещательной комнаты в запруженном толпой проходе люди с красными от усилий лицами, вытянув руки, старались протиснуться к двери, то открывающейся, то вновь закрывающейся. В зале, прижавшись друг к другу, стояли мужчины и женщины, образовывая неподвижный кортеж перед возвышением, на котором председатель суда Браншю, освещенный лампой, резким, быстрым и низким голосом выносил приговоры.
Альберу, который должен был вручить Браншю документы, пришлось дожидаться своей очереди, и он стоял, стараясь не смотреть на все эти лица, не в силах избавиться от давления и вони напирающего на него стада. Выполняемые им функции писца и посыльного тяготили его. Он подумал о Катрфаже и о занятии, которое могло бы разбудить его жизненные силы. Он представил себя оказавшимся вдали от всего привычного, может быть, где-нибудь на Востоке… безвестным, работающим в поте лица… Прервав этот полет фантазии и мысленно улыбаясь, он сказал себе: «Я сейчас похож на человека, который, страдая во сне от несварения желудка, предается мечтам о еде».
Иногда по вечерам, прежде чем вернуться домой, господин Пакари подолгу засиживался в кабинете Ваньеза и беседовал с ним о политике и литературе. Ваньез, проворный и напряженный, стремящийся во всем угодить господину Пакари, заранее угадывал желания хозяина.
Вот и на этот раз Ваньез отправился домой лишь после того как господин Пакари ушел от него. Когда Ваньез спускался по лестнице, на губах его играла улыбка.
Альбер остался сидеть за столом. Он попытался было читать, но тут же стал думать об Ансена, который должен был прийти вечером.
Он встал и прошел в библиотеку, нетерпеливо ожидая короткого, возникающего от легкого прикосновения пальцев звонка, который вот-вот должен был раздаться среди тишины.
Войдя в столовую, Альбер посмотрел на оставленную им еще утром на буфете бутылку вина, вернулся в библиотеку, снова прошелся по столовой, потом в раздумье сел на стул.
Он прислушивался, напрягшись в ожидании этой еще не наступившей, но неотвратимой минуты, когда тишину должен был пронзить звонок.
И вдруг он услышал голос Юго в прихожей, открыл дверь и увидел Ансена.
— Как дела? — спросил Альбер, ласково беря друга за локоть.
Ансена легкой поступью вошел в библиотеку.
— Мой поезд придет только в полшестого, — сказал он.
— Ты был в Круане? — спросил Альбер.
Встреча их протекала спокойно и почти в безмолвии, но глаза того и другого искрились удовольствием.
Они вскользь расспросили друг друга о событиях минувшего лета, как бы желая быстрее покончить с этим, чтобы насладиться радостью встречи.
— Твой отец ужинает не с нами? — спросил Ансена.
— Он ужинает у Дюброка… Он, ты знаешь, часто бывает в гостях… Мать составляла ему компанию… Он всегда терпеть не мог одиночества…
Ансена сел у лампы, и ее свет падал ему на волосы; он загораживался ладонью, устремляя на Альбера взгляд своих маленьких ласковых глаз. Какое-то непонятное чувство робости помешало ему ответить. Однако друзья понимали друг друга и так: их отношения все еще оставались необыкновенно трогательными, пребывавшими в стихии нескончаемого детства.
— Кастанье я с тех пор больше не видел, — сказал Альбер, положив руку на плечо Ансена и провожая его в столовую. — Говорят, что его, как и прежде, гложет любовь. Я полагаю, ты знаком с его Элен?
— Нет, но Катрфаж мне о ней рассказывал. Кажется, она дочь какого-то художника? И встретил он ее в Германии.
— Ты припоминаешь наш приезд во Франкфурт?
— История с твоим бумажником! — воскликнул Ансена, по своему обыкновению медленно жуя пищу, как будто ему совсем не хотелось есть.
При этом воспоминании они, глядя друг на друга, одновременно улыбнулись.
— Кастанье не было тогда во Франкфурте, он присоединился к нам только в Бонне, — сказал Альбер, отстраняя блюдо, которое предлагал ему Юго, и не отрывая глаз от Ансена. — Мы ведь тогда еще не были с ним знакомы?
— Верно, — сказал Ансена, — прошедшие события так переплетаются одно с другим. Надо было бы записывать даты. У воспоминаний нет возраста.
— Это «О-Брион-Лариве», — сказал Альбер, глядя, как Ансена осторожно наливает себе в бокал вина. — В восемнадцать лет у Кастанье был талант… А сейчас я что-то уже давно ничего его не читал. Полагаю, он собирается с мыслями… хотя, скорее всего, все его мысли заняты красоткой Элен…
— Талант у него был, но он ведь мог его и потерять.
— Думаю, у Кастанье не хватает воли. Слишком уж он богат.
— Когда не хватает воли, это значит, что отсутствует и нечто другое.
— Да… — сказал Альбер, — нечто другое.
Они понимали друг друга с полуслова, и все их речи были направлены не на поиск предмета спора, а на сближение мысли.
— Ладно, дорогой мой, — сказал Ансена, вставая из-за стола. — Я пошел спать. Когда проведешь день в поезде, голова как не своя.
— Я провожу тебя, — тут же сказал Альбер, готовый для друга идти хоть на край света, вовсе не замечая того, что вечер-то у него пропал.
