И добавил:
— Кажется, я где-то видел это лицо. Скажи-ка, ведь глаза у нее очень светлые? Смуглое лицо… и такая худенькая на вид?
— Меня беспокоит ее здоровье.
— Не исключено, что именно ее я и встретил, когда ехал сюда, — сказал Альбер, признав в изображенной на фотографии женщине даму из поезда.
Он снова задержал взгляд на портрете, потом вернул его Кастанье, добавив серьезным тоном:
— Очень красивая.
— Не спеши, побудь еще! — обеспокоенным голосом произнес Кастанье, когда Альбер встал.
— Я ужинаю у Беланже. Мне нужно успеть переодеться. Проводи меня.
— Мне бы хотелось перед ужином немного почитать.
— Почитаешь после ужина… Давай!.. Пошли! — сказал Альбер Кастанье, знавший, как легко тот поддается на уговоры.
— Ты встречался в последнее время с Катрфажами? — спросил Альбер, когда они спускались по лестнице, устланной толстым, поглощающим звуки ковром.
Они шли вдоль окружной железной дороги, темный желоб которой выпускал сквозь решетки облака подземного пара.
— Реймон все где-то пропадает, — сказал Кастанье, чья походка по мере их удаления от дома становилась все более медленной.
Он остановился.
— Все-таки я лучше вернусь, — сказал он. — У меня новая кухарка, и я стараюсь привить ей пунктуальность.
— Ну что ж, иди, дружище.
Когда Альбер оглянулся назад, он увидел, что Кастанье бежит.
Он подумал об ужине у Беланже, но мысль о том, что сейчас придется идти переодеваться, изменила его намерения. Ему захотелось побыть одному. Он зашел на почту, послал, нимало не заботясь о последствиях, свои извинения и направился в ресторан Карну, собираясь вкусно поесть в одиночестве.
— Жареную камбалу… — отрывисто произнес официант, повторив заказ Альбера.
— А потом, потом мы посмотрим. Только подайте сначала устрицы.
К Альберу подошел плотный человек в синем фартуке, осторожно открыл бутылку и стер с краев горлышка крошки воска.
Небольшой белый зал ресторана с красным ковром был заполнен жующими посетителями. Альбер наблюдал за ними, улыбаясь.
Он опорожнил свой стакан.
Альбер, окруженный со всех сторон шумом и движением, испытывал ощущение комфорта и легкости. Его живой ум лихорадочно работал, и он чуть ли не вслух сказал себе: «Чтобы понять любовь, мне нужно перенестись в свое детство. Стоило мне заметить всего лишь слугу той высокой девочки, как у меня тут же перехватывало дыхание… Мне хотелось умереть с голода… Конечно же, я изведал любовь… А когда настала пора малышки Катрфаж, возраст настоящей страсти был для меня уже позади. Меня заинтриговали ее появления по вечерам в саду Сен-Мало. Если бы только ее ужасная мать догадывалась!.. Однако родители не знают своих детей. Что мы знаем о тех, кто нас окружает? А они, эти девочки, все как одна, слабенькие, готовые упасть нам в руки, стоит только их протянуть… Госпожа Верней… и эта женщина, которая смотрит на меня из-под полей своей шляпы, тоже. Американка? Не исключено: произношение в нос, крупный подбородок, бледный цвет лица. А ее простофиля-спутник даже и не догадывается, чего они просят, ее глаза. Бедняга Кастанье! Пусть ждет свою Элен».
— Я бы хотел заказать бекаса, — сказал Альбер.
— Парового бекаса?
Он выпил и пристально посмотрел на сидящего в одиночестве за своим столиком господина, который тоже разглядывал присутствующих.
«Теперь Одетта стала совсем благоразумной. Интересно, она хотя бы вспоминает о прошлом?.. Скорее всего, нет. Да она и не смогла бы правильно понять. Впрочем, наверное, она права. В грехе столько простодушия!»
Альбер встал из-за стола и снял свою шляпу с медной вешалки.
Сытный ужин и свежий воздух умножили его силы, и он быстро зашагал по улицам.
IV
— Поздновато же ты возвращаешься! — сказала госпожа Дегуи с тем сердитым видом, который она напускала на себя, когда ей хотелось показать свою власть.
— Еще совсем не поздно, — ответила Берта.
— Уже стемнело. Я не желаю, чтобы ты ходила одна по ночам. Здесь слишком темные улицы. Ортанс будет тебя встречать.
— Я не против, если у нее есть время. Но лучше бы она закрывала ставни.
— Это не обязательно, напротив нас никто не живет.
Берта, раздраженная оттого, что мать по слабости покрывала оплошности Ортанс, подходя к застекленной двери, резко сказала:
— Посмотри! Цветы так и остались на балконе… Что, Ортанс оставит их там на всю ночь?
Дождя уже не было, его стук прекратился. В луже под фонарем Берта увидела расходящиеся в стороны круги воды, словно там шевелились водяные насекомые.
— Работать ты не собираешься? — спросила госпожа Дегуи, сидевшая с вязанием у лампы.
Проворное мелькание длинных спиц как-то не сочеталось с ее сонным видом.
— По вечерам я вижу не так хорошо, — сказала она после паузы, обращаясь как бы к самой себе. — Что, Луиза еще не вернулась? Я послала ее на почту. Думаю, что письма там принимают до шести.
— До половины седьмого, — ответила Берта, наблюдая за человеком под фонарем.
— Я не совсем довольна этой девушкой… Что это там такое? — сказала госпожа Дегуи, словно внезапно разбуженная сквозняком, от которого хлопнула дверь.
— Я только внесла папоротник, — сказала Берта, ставя растение на камин, и, будто от кого-то прячась, прошла в глубь комнаты.
Она узнала Альбера. Этот человек, которого она, как ей казалось, забыла, вдруг появился вновь. Что ему нужно? Ночью, в зимнем пальто, у него был вид незнакомого прохожего.
Потом ей пришло в голову, что он, может быть, приходит каждый вечер; она вспомнила его нежный, теплый взгляд и подумала о его верном сердце.
На следующий день на уроках Берта была рассеянна. Она хотела, чтобы занятия закончились быстрее, и эти нескончаемые утренние часы, отделявшие ее от вечера, поскорее прошли. С приближением вечера образ Альбера становился все более отчетливым: то было уже не смутное воспоминание, которое гонят из головы; она ясно слышала его голос, видела вновь его взгляд, ощущала его присутствие.
Берта надела свой домашний фартучек, открыла дверь в кухню, где Луиза гладила белье.
— А мадам ушла давно?
— Она только что вышла вместе с Ортанс, — ответила румяная, с томными глазами горничная, продолжая водить утюгом по складкам ночной рубашки.
Берта вошла в гостиную. Посмотрела в окно, чтобы узнать, который час. Она волновалась, но не очень понимала, чего ждет. Походив по комнате, она зажгла свет, отодвинула стул, который Ортанс всегда ставила слишком близко к дивану, сложила стопочкой свои нотные тетради на фортепьяно.
Потом прошла через столовую, взяла с буфета свой портфель и отнесла к себе в комнату обернутые голубой бумагой учебники. На глаза ей попалась шляпка, она вспомнила, что хотела переделать ее; померила ее и посмотрелась в зеркало. «Этот бант слишком плоский; он придает мне какой-то унылый
