знает что. Каракули сии изображали кавардак, который задумал учинить инспектор Флинт.
Он все еще предвкушал грядущую месть, когда вернувшийся Йейтс доложил:
— Роджера нет. Оставил записку, что скоро будет.
— Вот-вот, — буркнул Флинт. — Сидит, небось, в кофейне и высматривает телку посмазливее.
Йейтс вздохнул. С тех пор как инспектору прописали членоблокаторы, или как их там, только и разговору что о девочках.
— Разве нельзя? — спросил Йейтс.
— Да ведь он так работает. Полицейский называется. Прихватит какую-нибудь сопливку с косячком, а воображает, будто расправился с наркомафией. Насмотрелся детективов по телевизору.
В этот момент Флинту позвонили из лаборатории сообщить о результатах анализа.
— Здоровая доза героина, — сказал эксперт. — Но это не все. Девчонка вкатила себе еще что-то. Что именно — пока не разберем. Неизвестный состав. Может быть, «формалин».
— Формалин? Чего это ей вздумалось? — Флинта, понятное дело, передернуло.
— Так прозвали один галлюциноген. Вроде ЛСД, но пострашнее. Ладно, будут новости — позвоню.
— Не яадо. Звоните Роджеру. Это его крошка.
Флинт положил трубку и удрученно покачал головой:
— Говорят, девица отравилась героином и какой-то дрянью, которую называют «формалин». Представляешь? Дожили.
А в пятидесяти милях от полицейского участка, в доме лорда Линчноула шел званый ужин. В самый разгар к дому подкатила машина, и полицейский, вызвав лорда Линчноула, сообщил о смерти дочери. Лорд Линчноул был немало раздосадован. Как некстати: гости только-только покончили с паштетом из скумбрии, распили превосходное монтраше и собирались приступить к пирогу с дичью, хозяин только-только открыл несколько бутылок шато-лафита урожая 1962 года, чтобы порадовать министра внутренних дел и двух приятелей из министерства иностранных дел, — и вдруг это известие. Он не хотел портить гостям аппетит и до поры до времени умолчал о трагическом происшествии, а на вопрос о причине появления полицейских ответил: «Ничего особенного». Он и сам понимал, что выразился неудачно: жена непременно привяжется к этой фразе и закатит скандал. Разумеется, можно возразить, что старина Фредди, как-никак, министр внутренних дел, и потом нельзя же дергать гостей, когда они пьют лафит шестьдесят второго года, — все удовольствие пропадет. Но Хилери этим не урезонишь, и бурной семейной сцены не избежать. Лорд Линчноул положил себе порцию стилтона и предался мрачным размышлениям. Зачем только он женился на Хилери? Не зря мать предупреждала его, что «у этих Пакертонов» дурная кровь: «Помяни мое слово, дурную кровь не изжить. Рано или поздно беспородица даст себя знать». Мать занималась разведением бультерьеров и понимала толк в породе.
Дурная кровь Пакертонов сказалась в дочери. Пенни вела себя как полная идиотка. Вместо того чтобы заняться конным спортом, она, изволите видеть, потянулась к наукам, поступила в этот отвратительный Гуманитех и стала там якшаться со всяким сбродом. Хорошо же Хилери ее воспитала. Она, конечно, будет валить с больной головы на здоровую и винить во всем мужа. Надо бы что-то предпринять, чтобы она успокоилась. Позвонить главному констеблю и попросить Чарльза употребить власть. Оглядев присутствующих, Линчноул остановил задумчивый взгляд на министре внутренних дел. Ну разумеется, в первую очередь следует переговорить с Фредди. Пусть он сам командует парадом.
Разговор предстоял доверительный, и Линчноулу пришлось довольно долго караулить министра в укромном уголке возле гардеробной, слушая, как в кухне официантки, нанятые прислуживать за столом, обмениваются нелицеприятными отзывами о хозяине. Наконец он перехватил министра в гардеробной и дал волю негодованию, приправив его истинно гражданским пафосом.
— Дело не только во мне, Фредди, — вещал он, когда министр наконец поверил, что смерть дочери— вовсе не сомнительная шутка, коими Линчноул славился в школе. — В этом ужасном Гуманитехе она попала в лапы торговцев наркотиками. Ты обязан положить этому конец.
— Да-да, разумеется, — бормотал министр, отступая к подставке для шляп, зонтов и складных тростей. — Ай-яй-яй, какое горе.
— Вам, политиканам, не причитать бы, а взяться и навести порядок, — наседал Линчноул, притискивая собеседника к плащам на вешалке. — Теперь-то я понимаю, почему рядовые граждане так разочарованы в парламентских словопрениях. — («Неужели?» — подумал министр.) — К тому же словами дела не поправишь. — («Это точно», — подумал министр.) — Примите же, наконец, меры!
— Примем, Перси, — пообещал министр. — Можешь не сомневаться. Завтра же утром позвоню руководству Скотланд-Ярда. — Он достал записную книжку — жест, который неизменно успокаивал влиятельных просителей. — Как, говоришь, называется местечко?
— Ипфорд, — сказал лорд Линчноул, все еще сверля его взглядом.
— И она училась там в университете?
— В Гуманитехе.
— Вот как? — произнес министр таким тоном, что Линчноул смутился.
— Мать недоглядела, — сказал он в оправдание.
— Понятно. И все-таки, если разрешаешь дочери учиться в техническом колледже… нет-нет, я ничего против них не имею. Но все же человеку твоего положения следовало бы глядеть в оба.
Леди Линчноул в вестибюле услышала последние слова министра.
— О чем это вы там секретничаете? — пропищала она.
— Так, дорогая, пустяки, — отвечал муж.
Час спустя, когда гости разъехались, он готов был себя убить за эту фразу.
— «Пустяки»? — кричала леди Линчноул, оправившись от неожиданных соболезнований министра. — Как ты смеешь стоять здесь и называть гибель Пенни пустяками?
— Я вовсе не стою, дорогая, — возразил Линчноул, забившись в кресло. Но заговорить жене зубы не удалось.
— И ты знал, что она лежит там в мертвецкой, а сам без зазрения совести сидел с гостями за столом? Видела я, что ты бессердечная скотина, но такое…
— А что мне было делать? — рявкнул Линчноул, чтобы остановить этот словесный поток. — Вернуться к столу и во всеуслышание объявить, что твоя дочь — паршивая наркоманка? Вот тогда бы ты попрыгала. Представляю, как ты…
— Прекрати! — крикнула жена. Линчноул выбрался из кресла и прикрыл дверь, чтобы прислуга не услышала. — Не думай, что можешь…
— Тихо! — заорал Линчноул. — Я говорил с Фредди. Делом займется Скотланд-Ярд. Кроме того, я позвоню Чарльзу. Он главный констебль, и…
— К чему эти хлопоты? Чарльз все равно ее не воскресит.
— И никто не воскресит! А все ты. Ну зачем ты ей втемяшила, что она может сама зарабатывать на жизнь? Ведь было ясно как божий день, что она дура набитая.
Лорд Линчноул снял трубку и набрал номер главного констебля.
Уилт в «Гербе стеклодувов» тоже набирал номер. Он долго раздумывал, как бы ему расстроить черные планы Маккалема, не выдав себя начальству тюрьмы. Задача была не из легких.
После второго стакана виски Уилт наконец решился позвонить в тюрьму и, не называясь, попросить номер начальника, который в телефонной книге не значился.
— Это закрытая информация, — ответил дежурный.
— Знаю. Поэтому я и спрашиваю.
— Поэтому я и не могу его дать. Если начальник сам захочет, чтобы преступники трезвонили ему с угрозами, он свой номер рассекретит.
— Резонно. А что прикажете делать рядовому гражданину, которому угрожают ваши заключенные? Где ему искать вашего начальника, чтобы рассказать о подготовке массового побега?
— Массового побега? Какие у вас сведения?
— Об этом мы поговорим с вашим начальником.
