Через полчаса сержант в резиновых перчатках и резиновых сапогах дрожащими руками открывал дверь машины Уилта. Предварительно он четыре раза обошел машину, убедился, что никакие провода от дома к ней не тянутся, и заземлил ее медным стержнем. Несмотря на все меры предосторожности, он так и ждал подвоха и очень удивился, когда машина не взорвалась.
— Готово, — шепнул он подошедшему инспектору. — Куда пристроить магнитофон?
— Где-нибудь поближе, чтобы легче было достать пленку, — прошептал Роджер.
Ранк провел рукой под щитком управления, нащупывая подходящее место.
— Чего мудрить? Суньте под сиденье, — распорядился Роджер.
— Как скажете. — Ранк запихнул магнитофон между пружинами. Скорее бы выбраться из проклятой машины. — А передатчики куда?
— Один в багажник, а другой…
— Другой? — удивился Ранк. — Ну, тогда вам придется зарегистрировать их как радиостанцию. И один-то действует в радиусе пяти миль.
— Кашу маслом не испортишь. Если Уилт обнаружит один, то не станет искать второй.
— Если не отдаст машину в ремонт, никто не обнаружит.
— Пристройте там, куда обычно не лазят. Наконец после долгих препирательств сержант с помощью магнита приладил один передатчик в уголке багажника. Когда он растянулся под машиной, высматривая, куда бы приткнуть второй, в спальне Уилтов вспыхнул свет. Инспектор мигом нырнул под машину и притаился рядом с сержантом.
— Говорил я, что сукин сын непременно подлянку устроит, — надрывно прошептал Ранк. — Вот влипли.
Рождер молчал. Уткнувшись в заляпанный машинным маслом, воняющий кошками гудрон, инспектор лишился дара речи.
Когда Уилт понял, что его разбудило, у него тоже отнялся язык. Накануне он добросовестно выхлестал шесть бутылок пива, и хотя вкус был мерзопакостный, зато голова затуманилась. Ночью любовное пойло доктора Корее начало действовать. Уилт проснулся с таким чувством, будто ему в причинное место пробрался целый батальон муравьев и деловито прокладывает себе путь вглубь. А может, кто-то из близняшек сдуру сунул туда электрическую зубную щетку? Не похоже. Это жуткое ощущение вообще ни на что не похоже. Уилт включил ночник, откинул одеяло, чтобы взглянуть, что происходит, и уставился на широкое красное полотнище, которое на поверку оказалось трусиками Евы. Ева в красных трусиках? Или она тоже вся горит?
Уилт выкарабкался из постели, не развязывая пояса, кое-как стянул пижамные брюки и повернул поудобнее лампу, чтобы проверить, что за беда стряслась с его окаянным шелопутом (Уилт позволял своему члену в некотором смысле жить самостоятельной жизнью — вернее, не считал себя в ответе за его поведение). С виду Уилтов постреленок был цел и невредим, но только с виду: Уилт испытывал невообразимые мучения. Может быть, у Евы найдется какой-нибудь кольдкрем…
Он заковылял к туалетному столику Евы и стал перебирать баночки. Куда она задевала кольдкрем, черт бы ее драл? В конце концов он остановился на увлажняющем лосьоне. Наверно, поможет.
Но лосьон не помог. Уилт перепачкался с ног до головы, измазал подушку, однако жжение все усиливалось. И что толку мазать сверху, если жжет внутри? Оказывается, батальон муравьев прорывался не внутрь, а наружу. Совсем потеряв голову, Уилт уже собрался шугануть их аэрозолем против насекомых, до вовремя опомнился. Еще неизвестно, какую шутку сыграет инсектицид с его мочевым пузырем, тем более тот полным-полнехонек. Может, если помочиться… Все еще сжимая в руке баночку с лосьоном, Уилт добрался до туалета.
— Что за недоносок назвал это «облегчаться»? — прошептал он, выполнив свое намерение. Уилт испытал только душевное облегчение — оттого, что мочился не кровью и не обнаружил в унитазе муравьев. Телесные же муки, напротив, усилились.
— Как пить дать, загорится, — шепнул Уилт. Еще немного — и он кинулся бы тушить пожар при помощи ручного душа, но тут его осенило. Если наружное применение лосьона ни черта не дает, следует смазать изнутри. Но как? На глаза ему попался тюбик зубной пасты. Вот то, что надо. Э, нет. Только не зубной пастой. Ну неужели трудно выпускать увлажняющий лосьон в тюбиках?
Уилт заглянул в аптечку. Старые бритвенные лезвия, пузырьки с аспирином, микстура от кашля. Ничего такого, что можно впрыснуть внутрь. Разве что тюбик с какой-то дрянью для удаления волос.
— Ну уж дудки, — проворчал Уилт. Однажды он по ошибке уже почистил зубы этой пакостью. — Ну его к черту, этот дефолиант.
Одно спасение — лосьон. А спасаться надо немедленно. Охваченный новым приступом отчаяния, Уилт взял баночку с лосьоном, проковылял на кухню и принялся рыться в шкафчике под мойкой. Наконец он нашел то, что искал…
Ева сквозь сон почувствовала, что спина отчего-то замерзла. Так, немного: терпеть можно, а просыпаться неохота. Когда Ева все-таки открыла глаза, в спальне горел свет и она лежала в постели одна. Вот почему спине холодно. Уилт скинул одеяло и ушел. В уборную, наверно. Ева подтянула одеяло и стала дожидаться мужа. Может, он не прочь заняться любовью. Ведь он выпил две бутылки пива с любовным снадобьем. Ева и красные трусики надела. А ночь — самое время для любви: близняшки спят. Не то что утром в воскресенье. Тогда приходится вставать и запираться от девочек. Но и это не всегда помогало. Ева никогда не забудет, как в одно прекрасное утро они с Генри совсем уж было кончали и вдруг запахло дымом и детские голоса на все лады завопили: «Пожар! Пожар!» Ева и Генри скатились с кровати, не одевшись выскочили в коридор и увидели, что девочки жгут газету в кастрюле для варенья. Тут уж Ева сразу согласилась с мужем, что девчонок следует хорошенько выдрать. Легко сказать. Генри и шагу ступить не успел, а они уже пулей вылетели из дома. Не мог же Генри голышом носиться за ними по улице. Нет, что ни говори, а ночью заниматься любовью приятнее. Ева прикидывала, не лучше ли будет снять трусики прямо сейчас, но тут снизу донесся такой грохот, что Ева о трусиках и думать забыла.
Она сорвалась с постели, накинула халат и поспешила вниз. В следующее мгновение всякие мысли о любви вылетели у нее из головы.
Уилт стоял посреди кухни. В одной руке он держал собственный член, в другой — кулинарный шприц. Предметы эти были друг к другу пристыкованы.
Ева остолбенела.
— Что это еще за новости? — наконец выговорила она.
Уилт повернулся к ней. Лицо его пылало.
— Новости? — переспросил он. Только сейчас он сообразил, что его действия можно истолковать по- разному, в том числе и в дурную сторону.
— Да, новости.
Уилт взглянул на шприц.
— Понимаешь…
Но Ева перебила его:
— Это же мой кулинарный шприц!
— Я знаю. А это мой Джон Томас.
Ева посмотрела и на то и на другое с одинаковым отвращением. Чтобы она еще когда-нибудь взяла этот шприц покрывать торт глазурью? Да ни за что на свете! А что касается Уилтова Джона Томаса, как она вообще могла с вожделением думать об этой мерзости?
— А это, к твоему сведению, — продолжал Уилт, — твой увлажняющий лосьон. Вон там, на полу.
Ева уставилась на баночку. Всякое случалось в доме 45 по Оукхерст-авеню, но чтобы вдруг в кухне ни с того ни с сего сошлись кулинарный шприц и Уилтов половой член («сошлись» — самое точное слово) да еще на полу оказалась баночка увлажняющего лосьона — такого прежде не бывало. Ева опустилась на табуретку.
— И еще, к твоему сведению…
— Замолчи! — не выдержала Ева. — И слышать не хочу!
Уилт обжег ее ненавидящим взглядом.
— А я не хочу мучиться, — окрысился он. — Думаешь, я для плезира в три часа ночи угощаю свой
