Далее: Г-стратегия.
Есть К-стратегия – вся эволюция двигалась по ней, к увеличению мозга. И когда уже почти дошли, когда уже у гориллы течка стала раз в шесть лет – человек-то как раз отделился и пошел назад, к Г-стратегии. А на том конце очень много яиц. У устрицы, например, за сотню миллионов.
– О-о! – стонал я в подушку, – как же так…
Наконец, мы докатились до того, что топор он взял, чтобы отрубать крайнюю плоть, из соображений гигиены.
Ну, и довольно. После этого пришли холода.
Все же неравнодушная у нас эта природа…
Налетел белый снег… Мы высунули в форточки свои горячие головы… Снежинки садились и таяли… Воздух проникал в грудь… И мало-помалу все эти гадкие тезисы вышли из наших душ и развеялись подобно угару.
5 октября я шел к памятнику Николаю, неся немного рябин.
– Проклятое тело! – шептал я сдавленно и бил по нему, стараясь попасть по голове. – Но где же мой Дух? Почему он молчит?
Ягодки отрывались и падали, напоминая мне бусы, разлетавшиеся от одной знакомой, которая плясала в угоду ублюдкам, которые хлопали.
«Ну, хорошо, – думал я, останавливаясь. – Хорошо… А почему он ходит смурной? Вот вопрос. Она даже пуговку от фуражки его срезала и засунула… В ухо свое, – а мы-то думали, куда она делась, что за черт, – так почему же Ипат ходит смурной? Неужели мало ему Лизы К.?»
Я смотрел на мокрые плечи, на голову Николая – только растаял снег – и понимал, что еще далеко не все.
Надо искать и бороться – черта с два мы устарели! – если потребуется, всех людей поставить ребром, как писал Николай.
Покрывшись гусиной кожей, я взглянул на себя изнутри – и такую испытал гадливость, что терпение мое лопнуло. Развернувшись, я пошел в общагу. Я прошел через коридор и толкнул дверь.
– Терентий! – сказал я. – Давай возьмем хоть первое что! Вот хоть этого – этот, рябой, сын сапожника, бывший семинарист… Как же его…
– Томмазо Кампанелла?
– Да! «В городе Солнца жены общи» – возьмем за основу и пойдем! Я больше не могу. Или раздавить нас, как каракатиц… Тьфу! Или я пойду извинюсь.
Терентий поднялся нехотя.
– Рискованно… Это же поражение…
– Надо вывести баб за скобки, все равно останется неприязнь!
– Рискованно… Вдруг не останется…
В коридоре он вовсе обмяк:
– Потом, он же не приглашал…
Но я уже толкнул дверь, и если бы только Ипат никуда не уехал, то было бы поздно. Но дверь не открылась. Я толкнул сильней. Тщетно. Дверь была заперта.
– Пойду узнаю, – с видимым облегчением сказал Терентий.
– Уехал на станцию, – развел руками, возвратясь.
Этого мы не ждали. Что он может уехать в Питер! Я имею в виду Ленинград.
Сначала меня зло взяло: что такое, как ни придешь – все заперто. Потом охватила радость: как мы могли забыть! У нас же еще Питер! Вот где все отлетит! И тут же, как острый нож: это же все, что у нас осталось… Последняя колыбель…
Конечно же, я поехал. Как раз три выходных на Пономаревскую. В том же вагоне. Вагон от Чугуева один, прицепной.
Я успокаивал себя: что такого, что в Питер, даже Протопопова ездила в Питер и даже будто бы завещала, чтобы ее похоронили, дуру, у Петропавловского собора… Отпускало. Потом накатывало опять: мне представлялось, что выходит Ипат, и питерчанки бегут к нему, на ходу сбрасывая с себя все, и бросаются перед ним, вдоль всего Невского, и он перешагивает через них и топчется в колыбели… Я метался в тамбуре: беда! Беда!
Поезд пришел 6-го, в 14.30. Пнули ногой по задвижке, с визгом упала плита. Открыли закопченные двери…
Ипат уверенно вышел. Я ослабел совсем. Главное, он уверенно вышел, сразу пошел на вокзал и остановился у памятника Николаю. Я вбил себе в голову – не знаю, с чего, – что он за этим сюда и приехал: чтоб отстоять, как столпник, и уехать обратно, тем самым придавив нас всех.
Эти пронзительные минуты… Прошел час, другой…
Потом он начал бродить. Мне, естественно, полегчало. Третий, четвертый час… В общем, что говорить. Я еще не знал, кого он ждал, – но ясно было, что ему нет дела до Николая.
Когда наступила ночь, он сел на диван и провел ее в каком-то оцепенении. А я продрог на этом вокзале до мозга костей и выходил шагать на проспект, чтоб согреться. «Сейчас все отлетит. Тут тебе не голые задницы. Тут метроном», – думал я, шагая под розовыми фонарями.
Мы снялись в 5.20. Было утро Конституции Дня. Он долго стоял на мосту, отделявшем П-ю сторону от В-й. «Взглянул он. И медленно в сумрак ушел. Ища, ничего не нашел», – как говорится в одной балладе.
Улицы спали. Он ковылял на своих каблуках. Я следовал чуть поодаль инкогнито.
Остановились в 6.40. Он вытащил из кармана конверт, вгляделся в него, потом – на стене – в номер. Потом нагнулся, вычистил конвертом башмаки – и, пройдя мимо дверей, свернул за угол дома. Бредя в 6.43, я увидел там баки и поднял голову вверх. Табличка: «Общежитие уборщиц».
Я думал, что он отбавляет, поэтому зашел в подворотню – поприседать. Его не было минут двадцать. Я уже начал беспокоиться, наконец в 7.03 является, неся какой-то пакет.
«Повнимательнее надо», – подумал я. Он вошел в дверь. (Уже потом я узнал, что за баками крытый рынок.) Поговорил с вахтершей. Я не слышал через стекло. Видимо, она возражала, потом махнула рукой: мол, что с вами делать. Он умел разговаривать с бабами.
Они ушли вместе, это дало возможность пройти мне.
В коридоре был полумрак, возле фикуса я удачно разминулся с вахтершей. Пошел дальше… Красный уголок… Телевизор в углу… Кухня… Все как у нас.
Напротив кухни шептались.
– Я ждал тебя с трех часов и до ночи.
– У нас был экзерсис.
– А-а.
– Который час?
– Восьмой.
– Садись, сейчас я встану.
Стараясь не скрипеть, я шагнул в темноту – слева туалет, спереди мойка, справа номера – я был как дома – и заглянул в щель. Горел синий ночник. Ипат на стуле. Рядом кровать.
На подушке длинные волосы. «Вот они», – подумалось мне.
– Сейчас я встану, – шептала она. Но чего-то ждала – может, чтоб он возразил.
Но ему что-то мешало. Он тоже чего-то ждал. Потом спохватился:
– Я не мешаю?
– Нет, нет, – сказала она и села в доказательство того, он отвернулся к окну и, как будто ему тяжело, сунул руку за пазуху.
Она шуршала бельем и расчесываемыми волосами, из-под самого моего носа выполз таракан и пополз по стене. Я слегка распрямился – и упустил некую мысль.
– Молодой человек! – вдруг раздалось сзади.
Я обернулся и увидел уборщицу в халате до пят и с сигаретой в руке.
– У вас спичек нет?
Я мотнул головой.
– Жаль.
