Внутри дежурит надзиратель-санитар, которому помогают в работе заключенные, и еще один надзиратель, который все время следит за больными. Почему бы и тебе не устроиться туда?
— Санитаром?
— Это нереально, Бабочка. Тебе никогда не получить работу в сумасшедшем доме. Это далеко от лагеря, и там нет надлежащей охраны. Но попасть туда ты можешь как сумасшедший.
— Это непросто, Сальвидиа. Если врач классифицирует кого-нибудь как сумасшедшего, он тем самым санкционирует его право делать все, что ему взбредет в голову. Считается, что сумасшедший не отвечает за свои поступки. Представляешь, какую берет на себя ответственность врач, подписываясь под таким диагнозом? Сумасшедший может безнаказанно убить заключенного, надзирателя и даже его жену или ребенка. Ты можешь бежать, совершить любое преступление — все сойдет тебе с рук. Тебя посадят, самое большее, в специальную камеру и наденут смирительную рубашку, но все это на определенный срок: в один прекрасный день им придется от этого отказаться. В результате ни за какое преступление, в том числе и за побег, ты не получаешь никакого наказания.
— Бабочка, я на тебя полагаюсь и хочу бежать с тобой. Сделай невозможное — притворись сумасшедшим. Я буду санитаром и в трудную минуту смогу придти тебе на помощь.
— Ладно, я попытаюсь выяснить, какие у меня шансы. В общем-то, это неплохая идея.
Я принимаюсь за дело со всей серьезностью. В библиотеке нахожу книгу на интересующую меня тему, беседую с людьми, которые более или менее длительное время болели, и постепенно у меня накапливаются следующие сведения:
1. Все сумасшедшие страдают от страшной головной боли.
2. Часто они слышат шум в ушах.
3. Они не могут долго находиться в одном и том же положении. Нервические припадки сопровождаются у них болями во всем теле, тело сильно напрягается.
Мое сумасшествие должно быть достаточно опасным, чтобы врач принял решение о помещении меня в больницу, но не слишком буйным, чтобы не нарваться на звериное отношение к себе со стороны надзирателей: в таких случаях они применяют смирительные рубашки, избивают, не кормят, делают инъекции брома, холодные или слишком горячие ванны и так далее. Мне надо ловко сыграть свою роль, чтобы провести врача.
У меня нет выхода. На Чертов остров меня послать отказались. С того дня, когда был убит мой друг Матье, я терпеть не могу этот лагерь. К дьяволу колебания! Решено. Пойду в понедельник в поликлинику. Нет, я должен два или три раза вести себя, как ненормальный, в зале; ответственный за «берлогу» доложит тюремщику, и тот запишет меня на прием к врачу.
Три дня я не сплю, не умываюсь и не бреюсь. Ем очень мало. Вчера спросил своего соседа, с какой целью он снял картину, что висела над гамаком (там никогда не было никакой картины). Тот поклялся мне всеми святыми, что не трогал моих вещей, и поторопился сменить место. Иногда котел с супом перед раздачей ставят на несколько минут посреди комнаты. Я подкрался к котлу и на глазах у всех помочился в него. Все оцепенело смотрели на мою физиономию; никто не тронулся с места, один лишь Гранде спросил меня:
— Бабочка, почему ты это сделал?
— Они забыли посолить суп, — сказал я, не обращая ни на кого внимания, взял свою тарелку и протянул ее ответственному, прося налить суп.
Все смотрели на меня, и я ел суп в абсолютной тишине.
Двух таких случаев хватило, чтобы меня направили к врачу без моей просьбы.
— … Ну что, доктор, все в порядке? — повторил я вопрос. Врач смотрел на меня, пораженный. Я выставил на него пару глаз.
— Да, все в порядке, — говорит врач. — А ты болен?
— Нет.
— Для чего же ты пришел?
— Просто так, мне сказали, что я болен. Я очень рад, что это неправда. До свидания.
— Погоди минутку, Бабочка. Садись сюда, рядом со мной. Посмотри на меня, — и он начал обследовать меня при помощи маленькой лампочки.
— Ну, видел? Твой свет очень слаб, но я думаю, что ты все понял. Скажи, ты их видел?
— Кого «их»? — спрашивает врач.
— Не притворяйся. Ты врач или ветеринар? Не говори только, что ты не успел их заметить перед тем, как они спрятались. Либо ты не хочешь мне сказать, либо ты думаешь, что я дурак.
Мои глаза блестят от усталости. Я небрит, грязен, и все это мне на руку. Тюремщики внимательно следят за происходящим, но я не делаю ни одного движения, которое позволило бы им вмешаться. Чтобы не сердить меня, врач вступает в игру: он встает, кладет мне руку на плечо. Я продолжаю сидеть.
— Да, Бабочка, я не хотел тебе этого говорить, но я успел их заметить.
— Ты лжешь не краснея, доктор. Ты ничего не видел! Я думаю, что ты ищешь три точки, которые, сидят в моем левом глазу. Я вижу их только в момент, когда смотрю в пустое пространство или читаю книгу. Но глядя в зеркало, я ясно вижу одни только глаза и никаких точек. Они прячутся в тот момент, когда я беру в руки зеркало.
— Отведите его в больницу, — говорит врач. — Ведите сразу, не давайте ему вернуться в лагерь. Бабочка, так говоришь, ты не болен? Возможно, но мне кажется, ты очень устал, и я посылаю тебя в больницу на несколько дней. Там отдохнешь. Согласен?
— Мне все равно. Больница или лагерь — это те же острова.
Первый шаг сделан. Через полчаса я уже в больнице, в ярко освещенной комнате, в чистой кровати с белыми простынями. На двери табличка: «На исследовании». С помощью зеркала я научился делать типичные для умалишенного гримасы и теперь часто ловлю себя на том, что гримасничаю непроизвольно. Это опасная игра и увлекаться ею нельзя. И все же, если я хочу добиться своего, мне надо играть до конца: войти в сумасшедший дом, быть классифицированным как не отвечающий за свои поступки, а потом бежать вместе с другом. Побег! Это волшебное слово манит меня.
Врач приходит ко мне каждый день. Он подолгу проверяет меня, и мы обмениваемся с ним любезностями. Парень совершенно сбит с толку, но все еще не убежден окончательно. Скажу ему, что у меня боли в затылке — первый признак.
— Все в порядке, Бабочка? Спал хорошо?
— Да, доктор. Спасибо, почти все в порядке. Спасибо за журнал, который ты мне оставил. Но спать я не могу. Где-то на острове работает нанос или какая-то другая машина, но ее шум доходит до моего затылка и эхом отдается внутри головы. Это продолжается всю ночь, и я не могу больше выдержать. Буду тебе очень благодарен, если поможешь мне сменить комнату.
Врач поворачивается к надзирателю-санитару и спрашивает его:
— Действительно работает насос?
Тюремщик отрицательно покачивает головой.
— Надзиратель, переведи его в другую комнату. Куда ты хочешь пойти?
— Как можно дальше от этого проклятого насоса, в конец коридора. Спасибо, доктор.
Дверь закрывается, и я остаюсь один. Почти неуловимый шорох заставляет меня насторожиться. За мной наблюдают через маленькую дырочку в двери. Это, наверно, врач: я не слышал его шагов, когда все уходили. Я грожу кулаком стене, за которой должен находиться мнимый насос и кричу, не слишком громко: «Остановись, остановись, злой дух! Ты не кончил еще свою грязную работу?» Я растягиваюсь на кровати и зарываюсь головой в подушку.
Я не слышал медного кольца, которое опускалось на глазок, но до моего слуха донеслись удаляющиеся шаги. Значит, это и в самом деле был врач.
Я произвел, наверно, сильное впечатление, потому что проводить меня в конец коридора, на расстояние сто метров, пришли два надзирателя и два заключенных-санитара.
Они не обращались ко мне, и я с ними тоже не заговаривал. Шел за ними, не произнося ни слова. Через два дня я бросил второй козырь: шум в ушах.
— Все в порядке, Бабочка? Прочитал газету, которую я тебе послал?
— Нет, я ее не читал: весь день и часть ночи я пытался убить муху, которая устроила гнездо в моем
