вышел.
В пылу игры я не заметил, как пролетело время, и вдруг, к своему изумлению, снова увидел ту же бумажку на одеяле. Я прекрасно помнил, кто ее выиграл — очень худой белокожий человек лет около сорока с пятнышком на мочке левого уха. Но его здесь уже не было. Через пару секунд я восстановил картину полностью: он ушел один, я в этом был уверен. Никто из четырех типов даже не шелохнулся. А это означало, что у них был один или несколько сообщников снаружи, которые информировали, что выходит человек с алмазами или деньгами.
Вокруг стояло полно играющих, и я не мог бы точно сказать, кто здесь появился после того, как парень вышел. Сидевшие часами не менялись, а место этого худого парня с прожженной банкнотой было занято тут же, стоило ему лишь уйти.
Но кто же поставил эту банкноту на кон сейчас? Мне так хотелось взять ее и спросить об этом. Но ото было чересчур рискованно.
Мне угрожала опасность, и никаких сомнений на этот счет у меня не осталось. Я чувствовал некоторое напряжение, но держал себя в руках. Следовало соображать побыстрее. Было четыре часа утра. До начала седьмого не рассветет: в тропиках солнце встает сразу после шести. Поэтому, если что и произойдет, то между четырьмя и пятью. На улице стояла кромешная темень. Сказав, что мне надо выйти подышать свежим воздухом, я оставил весь свой выигрыш аккуратно сложенным там, где сидел. На улице ничего необычного я не заметил.
Потом я вернулся и сидел спокойно, но все мои чувства были обострены. Спиной я почувствовал, как две пары глаз впились мне в позвоночник.
Жожо бросил кости, а я дал игрокам сделать ставки. Теперь перед ним выросла целая кипа банкнот, выигранных по правилам, что он просто ненавидел.
Ситуация становилась все круче, я был в этом абсолютно уверен и сказал с совершенно естественной интонацией, будто и не предостерегал Жожо, по-французски:
— Я на сто процентов уверен, что случится несчастье, чую это. Давай вместе защитим нашу долю оружием.
Жожо улыбнулся, словно я говорил что-то приятное: он беспокоился обо мне не более, чем о ком- нибудь еще.
— Друг мой, какой смысл в таком идиотском поведении? И кого из нас конкретно надо прикрывать?
Действительно. Кого прикрывать? Какой смысл защищать его? Он не остановится, это уже точно. У парня с вечно зажженной сигаретой было два полных стаканчика рома, и он выпил их одним махом, один за другим.
Неразумно было выходить в одиночку в непроглядную темень, даже с оружием. Ребята на улице видели меня, а я не мог их увидеть. Выйти в соседнюю комнату? Еще хуже. Там уж точно был их человек: он легко мог проникнуть снаружи, приподняв в стене доску.
Оставалось только одно — на глазах у всех сложить весь выигрыш в холщовый мешочек, оставить его там, где я сидел, и пойти пописать. Они не станут предупреждать свое наружное наблюдение, потому как денег со мной нет. Я выиграл больше пяти тысяч болос. Однако лучше расстаться с ними, чем потерять жизнь. Как бы там ни было, существовал только один выход из этой ловушки, которая могла захлопнуться в любой момент.
Я принял решение. Было уже без семи пять. Я собрал на виду у всех банкноты, алмазы в трубочках из- под аспирина. Нарочно затолкал все в холщовый мешочек. Как можно естественнее затянул веревочки, положил мешочек рядом с собой и сказал по-испански, чтобы было понятно всем: «Последи за мешочком, Жожо. Мне что-то нехорошо Пойду подышу свежим воздухом».
Жожо внимательно наблюдал за тем, что я делаю. Он протянул руку: «Дай-ка мне. Пусть лучше побудет у меня, чем где-то там».
Нехотя я протянул ему свой мешочек: тем самым он подвергал себя опасности. Но что делать? Отказать? Это выглядело бы странно.
Я вышел, держа руку на револьвере. В темноте я никого не мог разглядеть, но мне и не надо было их видеть, чтобы понять, что они там. Быстро, почти бегом я устремился к Мигелю. Оставался шанс, что, вернувшись с ним и большой карбидной лампой, мы сможем избежать потасовки. К несчастью, дом Мигеля был в двух сотнях метров от нашей лачуги. Я побежал.
— Мигель, Мигель!
— В чем дело?
— Вставай скорее, бери оружие и лампу, там несчастье!
Бах! Бах! В кромешной тьме прогремели два выстрела. Я помчался туда, не помня себя. В хижине не горело ни одного огонька. Я зажег фонарик. Люди вбежали с лампами. Никто из комнаты не выходил. Жожо лежал на полу. Из его простреленной шеи струилась кровь. Он был жив, но в беспамятстве. Оставленный рядом электрический фонарь объяснил ситуацию. Сначала они выстрелили в карбидную лампу, потом в Жожо. Пользуясь фонарем, забрали выигрыш, лежавший перед ним, — мой мешочек и его деньги. Рубашка на нем была разорвана, холщовый ремень-футляр, который он носил прямо на теле, вспорот то ли ножом, то ли мачете.
Все игроки, конечно же, упорхнули. В комнате остались немногие. Восемь человек сидели, двое стояли, четыре типа жались по углам плюс мальчик, разливавший ром.
Все предлагали помощь. Жожо отнесли к Мигелю, где ему из ветвей сделали носилки. Он лежал там все утро в состоянии комы. Кровь запеклась, она больше не лилась, и, по мнению английского шахтера, это был хороший знак, хотя, как знать, — ведь эти дуроломы могли проломить ему череп, и тогда возможно внутреннее кровоизлияние. Я решил не трогать его. Шахтер из Эль-Кальяо, старый приятель Жожо, отправился на другую выработку, чтобы привезти так называемого врача.
Я все время был рядом с Жожо. Днем, часа в три, он открыл глаза, выпил несколько капель рома и, с трудом выдавливая из себя слова, прошептал:
— Не трогайте меня. — И еще: — Это была не твоя ошибка, Папи, а моя. — Он помолчал немного, а потом произнес: — Мигель, позади твоего свинарника зарыта банка. Пусть одноглазый передаст ее моей жене, Лоле.
