И, несмотря на все это, неграмотные люди из крохотных поселков на краю света сохранили любовь и доверие к людям.
Так рассуждал я, примостившись возле Марии. И я все еще раздумывал: правильно ли делаю, отправляясь в Каракас и оставляя это райское место? Снова и снова задавал я себе этот вопрос.
На следующий день пришли малоутешительные вести. Тот, кому предназначалось послание ливанца, оказался скромным ювелиром, специалистом по кулонам и жемчугу с острова Маргарита. Он сказал, что не сможет заплатить по векселям, тем более что ливанец должен ему много денег.
— Ты знаешь этого человека? — спросил я у него про ливанца.
— Увы. Он плут. Он сбежал, забрав все, даже то, что я оставил у него под честное слово.
Да, опять невезуха. Такое только со мной могло случиться.
Едва волоча ноги, я вернулся домой. Чтобы добыть эти несчастные десять тысяч долларов, я рисковал жизнью, а теперь даже запаха от них не осталось. Ливанцу же не пришлось даже пальцем пошевелить.
Но мой интерес к жизни победил депрессию. Ты трижды свободный человек, и нечего скулить, сказал я себе. Пусть вся эта история покажется милым приключением. Пусть ты потерял банк, но разве это не восхитительное воспоминание? Банк сорван. Делай новые ставки, Папи! Через несколько недель ты станешь либо богатым человеком, либо — трупом. И все же я пребывал в полнейшей неопределенности, будто сидел на краю вулкана и наблюдал за ним, зная, что могут открыться побочные кратеры. Стоило ли все это десяти тысяч долларов?
Теперь я снова взял себя в руки и мог оценить ситуацию достаточно трезво. Нужно поспешить обратно на прииск, пока ливанец не исчез. А так как время — деньги, не следует тратить ни минуты. Надо найти мула, собрать поклажу — и в путь. Нож и ружье по-прежнему при мне. Единственный вопрос в том, как я найду дорогу. Пришлось нанять лошадь, поскольку Мария считала ее более подходящей, чем мул. Но все время не давала покоя мысль, что я могу выбрать неверный путь: имелось множество мест, где тропы разветвлялись.
— Я знаю дорогу. Может, возьмешь меня с собой? — спросила Мария. — О, как бы мне этого хотелось! Я бы пошла с тобой только до того места, где ты оставишь лошадей и сядешь в каноэ.
— Это слишком опасно для тебя, Мария. Кроме того, ведь тебе придется возвращаться одной.
— Я подожду, пока кто-нибудь будет возвращаться в Эль-Кальяо. Ну скажи «да», дорогой!
Я переговорил об этом с Хосе, и тот согласился:
— Дам ей револьвер. Она знает, как им пользоваться. Вот так мы и оказались вдвоем на развилке, Мария и я, проехав пять часов верхом: для нее наняли еще одну лошадь. На Марии были бриджи, подарок подруги из льяны. Венесуэльские женщины, живущие на равнине — льяне, смелы и горячи. Они умеют стрелять из ружья и револьвера, пользуются мачете, как фехтовальщики, а на лошади ездят, как амазонки, и при всем при том способны умирать от любви.
Мария была, конечно же, не такой. Уравновешенность самым чудесным образом сочеталась в ней с чувственностью, я думаю, потому, что она была близка к природе. Но тем не менее знала, как постоять за себя, — с оружием или без, словом, она была отважной женщиной.
Никогда, никогда не забуду тех дней путешествия до места пересадки на каноэ. Неповторимые дни и ночи, когда лишь наши сердца пели, потому что мы были слишком уставшими, чтобы говорить о нашем счастье.
Никогда я не смогу описать всю прелесть тех восхити тельных привалов, когда мы плескались в прозрачных водах кристально-чистой реки и, еще мокрые и обнаженные занимались любовью на поросшем травой берегу, а над нами летали бабочки, колибри и стрекозы. Но все равно приходилось подниматься и идти дальше, пошатываясь от хмеля любовных забав, и я был почти уверен, что мы составляем единое целое.
Чем ближе мы подходили к месту последней стоянки, тем отчетливее я слышал чистый голос Марии, поющий песню любви. И по мере того, как расстояние сокращалось, я все чаще останавливал лошадь и находил любые поводы для отдыха.
— Мария, я думаю, нам надо дать лошадям немного освежиться.
— При таком темпе вряд ли кто-нибудь может устать, кроме нас, Папийон, — смеялась она, показывая зубы, сверкающие, как жемчуг.
Мы потратили шесть дней на дорогу к условленному месту у реки. Едва я завидел его, как во мне возникло страстном желание провести здесь ночь, а потом вернуться в Эль Кальяо. Те шесть дней страсти показались мне более стоящими, чем мои десять тысяч долларов. Соблазн оказался столь велик, что я задрожал. Но внутренний голос был сильнее, и он сказал мне: «Не будь тряпкой, Папи. Десять тысяч — это судьба. Пачка денег нужна тебе, чтобы осуществить твои планы. Ты не должен упускать шанс».
— Вот и приехали, — сказала Мария.
И, изменяя самому себе, я произнес обратное тому, что хотел сказать:
— Да, вот это место. Наш путь закончен, и завтра я покину тебя.
Четверо крепких мужчин на веслах уверенно вели лодку вверх по течению. Каждый взмах весел уносил меня все дальше от Марии, которая стояла на берегу и смотрела нам вслед. Там оставались мир и спокойствие и женщина, возможно, предназначенная мне судьбой для дома и семьи. Я заставил себя не оборачиваться, потому что боялся крикнуть гребцам: «Поворачивайте к берегу!» Я все же должен добраться до рудника и получить свои деньги. А потом уж пускаться в авантюры, если, конечно, вернусь.
Лишь одно условие я поставил сам себе — и пальцем не касаться этого ливанца. Я только возьму то, что принадлежит мне, — ни больше, ни меньше. И он никогда не узнает, что его спасли эти шесть дней путешествия с нимфой из Эль-Кальяо.
— Ливанец? Я уверен, что он уехал, — сказал Мигель, сжимая меня в объятиях.
Действительно, его лачуга была закрыта, но примечательная надпись по-прежнему красовалась на ней: «Честность — самое большое богатство!»
