«Да», — ответили его глаза.
— С другой стороны, мы не можем пойти во французское консульство, не опасаясь, что они обратятся к венесуэльским властям с требованием выдачи преступников. — Он пожал здоровым плечом. — Теперь слушай: тебе нужно подлечиться, а для этого необходим уход. Но денег у меня мало, ты ведь знаешь. Поэтому вот что мы решим, сегодняшний вечер мы проведем вместе, сходим в кино. Завтра утром я отведу тебя па площадь Боливара безо всяких документов. Там ты ляжешь у подножия памятника и не будешь шевелиться. Если кто-то попросит тебя встать или сесть, ты сделаешь вид, что не можешь. Тогда уж точно вызовут полицию, а та — «скорую». Я же последую за машиной, чтобы знать, в какой ты больнице. Через пару дней загляну к тебе, но незаметно. Проходя мимо кровати, оставлю деньги и сигареты. Ну как, ты согласен?
Он положил здоровую руку мне на плечо и посмотрел прямо в глаза. Его лицо выражало какую-то неопределенную смесь печали и благодарности. Горло его сжалось спазмами, он делал нечеловеческие усилия, чтобы выдавить из перекошенного рта хриплые звуки, похожие на слова: «Да, спасибо тебе».
На следующий день все произошло так, как я и предполагал. Меньше чем через четверть часа после того, как Пиколино лег у подножия памятника Боливару, три или четыре старика, сидевшие в тени деревьев, позвали полицейского. А через двадцать минут приехала «скорая помощь», и я последовал за ней в такси.
Спустя два дня я, смешавшись с посетителями, разыскал его. И здесь нам повезло: его поместили между двумя очень слабыми пациентами, и я смог поговорить с ним безо всякого риска. Он просиял от радости, завидев меня, и стал дергаться больше обычного.
— Они хорошо обращаются с тобой?
Он кивнул в знак согласия. Я посмотрел на табличку в изножье: «Параплегия, или малярия с побочными осложнениями. Осмотр каждые два часа». Я оставил ему шесть пачек сигарет, спички и двадцать боливаров мелкими купюрами.
— До встречи, Пико! — Но, увидев его отчаянные молящие глаза, я добавил: — Не беспокойся, приятель, я вернусь к тебе.
Я находился в городе уже около двух недель, и пачка из ста боливаров быстро таяла. К счастью, у меня была приличная одежда, когда я прибыл в Каракас. Я нашел небольшую комнату, дешевую, но достаточно комфортную для меня. С женщинами было хуже. Хотя девушки в столице были прелестны, благопристойны и жизнерадостны, познакомиться с ними оказалось делом неимоверно трудным. Шел 1946 год, и, как правило, женщины одни в кафе не ходили.
У большого города свои тайны. Чтобы самому устроить свою жизнь, нужно их знать. А для этого нужно было сойтись с уличными парнями. Кто они? Таинственное племя с собственным жаргоном, законами, обычаями, пороками.
Они, чтобы прожить 24 часа в сутки, зарабатывают по-своему. А зарабатывать надо по возможности честно, и это проблема не из легких.
Как и у всех других, у меня были собственные способы, как прожить, скорее смехотворные, чем безнравственные. Например, однажды я встретил колумбийца, которого знал по Эль-Дорадо.
— Что ты здесь делаешь?
И он рассказал, как зарабатывает деньги, играя в лотерею на чудесный «кадиллак».
— Ну и как, улыбнулась тебе судьба, выиграл «кадиллак»?
Он рассмеялся моей непонятливости и объяснил, в чем заключается его работа.
— «Кадиллак» принадлежит директору крупного банка. Он водит его сам, добирается до работы ровно к девяти и паркует машину, как добропорядочный гражданин, в ста или ста пятидесяти метрах от банка. Нас всегда двое. Мы сменяем друг друга по очереди, поэтому нас не узнают. Так вот, один сопровождает этого борова до дверей банка, где тот протирает свой зад. Если случится помеха, напарник предупредит свистом, здесь нельзя ошибиться. Итак, пока он находится в банке, а остается он там примерно до часу дня, мы ставим на машину изящную белую табличку, где написано: «Распродажа: билеты, по которым вы можете выиграть „кадиллак“. Выигрышные номера идентичны номерам каракасской лотереи. Розыгрыш в следующем месяце».
— Послушай, но это же плутовство. Вы продаете билеты на машину, которая вам не принадлежит. И что же эти остолопы не понимают, что им втирают очки?
— Люди всегда разные, но никому почему-то не приходит в голову, что раз на билетах нет штампа — это надувательство. А если кто проявляет излишний интерес, мы даем тому бесплатно билет или два, и он уходит, надеясь уж точно выиграть «кадиллак». Если хочешь немного заработать, приходи и присоединяйся к нам, и я познакомлю тебя с напарниками.
— Не стыдно тебе воровать у бедных?
— Вот уж неправда. Билеты стоят десять боливаров, поэтому их могут приобрести только зажиточные люди. А от этого никому никакого вреда.
И что вы думаете, я согласился! Конечно, занятие не совсем порядочное, но каждому нужно есть, спать, покупать одежду, если не модную, то по крайней мере новую и чистую. К тому же мне нужно было сохранить каким-то образом свой неприкосновенный запас — несколько алмазов, привезенных из Эль-Дорадо, и две банкноты по пять сотен боливаров. Я держал их на всякий случай в патроне, упрятанном в том же месте, где я прятал его в заключении, — в прямой кишке. Это я делал потому, что гостиница, в которой я обитал, находилась в такой части города, где ограбления были весьма часты. Как бы там ни было, четырнадцать лет я держал эту гильзу в прямой кишке, и годом больше — годом меньше, не имело значения.
Продажа лотерейных билетов шла больше двух недель и продолжалась бы еще дольше, если бы однажды один очень нетерпеливый покупатель, имея на руках уже два билета, не стал рассматривать каждую деталь этого роскошного «кадиллака», который он так надеялся выиграть. Но вдруг он выпрямился и закричал:
— Но разве эта машина не принадлежит уже доктору Фулано, директору банка?
Не моргнув глазом, колумбиец ответил хладнокровно:
— Именно так. Он попросил нас выставить его машину на лотерею. Он считает, что лотерея даст ему
