взбудораженных солдат. Пристально посмотрел на другой поворот, где поверх деревьев проглядывала темно-красная черепичная крыша дома, — он явно собирался поведать ей свой очередной секрет.
В ожидании секрета Магнолия примостилась на верхнюю жердочку ограды, спиной к разноцветным мальвам. Высоченным — выше человеческого роста.
Магнолия очень любила их плебейски роскошную красоту, их огромные цветы. И сейчас, когда листья мальв вежливо касались ее спины, осторожно, чуть щекотно водили сзади по ткани бледно-фиолетовой выцветшей майки, Магнолия почти совсем успокоилась.
На коленку спланировала и быстро по ней поползла маленькая божья коровка. И чего, в самом деле, уж так обижаться? Еще на Виктора обижаться!.. Ну, улетай, глупенькая, расправляй крылышки. А то сейчас дальше по ноге поползешь — я тебя скину, так и знай. Ушибешься ведь…
— Короче! Я нашел, как превращаться в других людей!
— Вот здорово! Поздравляю, — буркнула Магнолия, подталкивая божью коровку к краю коленки.
— Да ты глянь сюда! — голос у Виктора был и возмущенный, и просительный одновременно.
Она подняла голову.
И было на что посмотреть! У нее даже закружилась голова: показалось, что одним глазом видит Виктора, напряженно ожидающего ее реакции, а другим — на том же самом месте! — одного из поваров. Того, что приходит во вторник, четверг и субботу. Повар стоял на том же самом месте, что и Виктор, и в той же самой напряженной позе.
Магнолия охнула и отшатнулась от того, что стояло перед ней. И это едва не закончилось печально: еще чуть — и она опрокинулась бы в заросли мальв. Виктор в самый последний момент поймал ее за руку. Своей рукой. Но и — одновременно — рукой того повара: пухлые бледные пальцы с черными волосками на костяшках, с широким желтым кольцом на безымянном пальце.
— Слушай… — сказала Магнолия, невольно отстраняясь от Виктора. И больше не знала, что и сказать.
— Да, — напряженно сказал Виктор, — вот видишь!
— А как это? Как ты это делаешь? — поинтересовалась Магнолия, соскакивая со своего насеста и обходя Виктора вокруг. Спина тоже была двойная.
— Запросто! — все так же напряженно ответил он — Просто представляю, что я — это не я, а Васильев.
— Какой Васильев? — не поняла Магнолия.
— Ну Васильев. Повар наш. Сергей Петрович.
— А-а… Я ж не знала, что его так зовут.
— Ну, ты даешь! Он же через день нас кормит. Нам же их всех представляли — помнишь, когда мы приехали?
— Да не помню я ничего! — отмахнулась Магнолия. — Как же это ты так его представляешь?..
Она потрогала пальчиком голую загорелую спину — и в то же время ясно видела, что трогает зеленую форменную рубашку, которая прикрывает довольно тучное тело этого, как его — Васильева… Попробовала прикрыть один глаз ладошкой — но и другим ясно видела сразу двух разных людей на одном месте.
— Только сосредоточиться надо хорошо. Так, чтоб не думать ни о чем другом. И представить, что это не ты стоишь — а он, не ты руку поднял, а он.
— Но как же тебя пропустили через ворота? — вдруг замерла в недоумении Магнолия. — Они только еще больше испугаться должны были!
— Да в том-то и дело! Не испугались! Они видели только одного — кого я представил. Точно тебе говорю! Ты изображение двойное видишь? И меня, и Васильева?
— Да, конечно.
— Ну вот! И я тоже — когда в зеркало смотрюсь. А проходил Юрок — и обратился ко мне как к Васильеву. Понимаешь?!
— Ну?
— Что — «ну»? Ты понимаешь, что это значит?
— Ну? Он, что, видел только этого, Васильева, а тебя совсем не видел?
— Именно! У него не было двойного изображения! Только то, что я представил, и все! Ты поняла, какая это вещь?! Это же маскировка! Идеальная маскировка!
— Так ты прошел мимо постовых, представляя себя нашим поваром?
— Да, да! Вышел за ворота, подошел спокойненько к постовому, сделал вид, будто достал пропуск вот отсюда — ты же видишь — здесь будто бы карман? Показал этому барану с автоматом пустую ладонь — и спокойненько пошел дальше! Искупался в их бассейне голубом и таким же образом вернулся.
— Слушай! — Магнолия разволновалась — сцепила руки, прижала их к груди, потом расплела пальцы, хлопнула в ладоши и даже засмеялась в предвкушении. — Ведь теперь ты сможешь везде гулять? Вот здорово! Ходить повсюду!
— Так и ты сможешь.
— Я? А я как?
— Да так же, как и я. Если я могу — почему ты не можешь?
И правда. У Магнолии даже перехватило дыхание.
— В эту — в Тамару Максимовну давай, — предложил Виктор. — Только так: ты — это она. И все. И пошли за ворота.
— Ага. Я попробую, — возбужденно блестя глазами, согласилась Магнолия. — Только ты отвернись, пожалуйста.
— Зачем это?
— Ну… Отвернись, и все. Мне неудобно.
— Па-ажалста! — протянул Виктор обиженно и демонстративно развернулся к ней своей двойной спиной. — Ну, готово?
— Подожди. Быстрый какой. Как это, говоришь — представить?
— Давай, давай: что ты — это она.
Магнолия зажмурилась и в малиновой темноте, переливающейся разноцветными вспышками, попыталась представить Тамару Максимовну Березину — учительницу по природоведению.
Прошло несколько секунд.
— Ну что? Можно уже? — нетерпеливо спросил Виктор.
Магнолия открыла глаза и взглянула на свои руки.
Руки были как руки — ее обычные. Без маникюра, без плоских, красивенько изукрашенных часиков — ничего на них не было от Тамары Максимовны. И на ногах, и на теле — ни ее восхитительно-серебряного платья с кружевной прошвой, ни туфель-лодочек.
— Ну? — Виктор обернулся, так и не дождавшись.
— «Ну»… Вот тебе и «ну»… — расстроенно сказала Магнолия.
— Ну и ничего страшного, — сказал Виктор решительно. — Ты, главное, не начинай сразу реветь. Наверно, не настроилась как следует, не представила во всех подробностях…
— Представила! — возразила Магнолия.
И правда, не хватало опять расплакаться! Ведь все делала! Изо всех сил представляла! А предательская влага уже собиралась под веками.
— В этом деле самый трудный — первый момент. Вот именно переход в другого человека. А когда уже находишься как бы в его шкуре, то удерживаться — легче легкого. Еще раз пробуй, давай. Или подожди. Посмотри, как я это делаю.
Он повернул голову, глядя куда-то вбок, на мальвы, как-то по-особенному облегченно выдохнул — и стал обычным, без наслоения изображения повара Васильева.
Потом, все так же глядя в сторону, как бы набычился, напрягся — и опять появилось двойное изображение. Но уже не повара, а Юрка. Причем изображение, как и Юрок, было одноруким. И поскольку правый рукав рубашки, как и у Юрка, был заправлен за ремень брюк (чтоб не мешал), то рука Виктора — загорелая, мускулисто-бугристая, с длинной подживающей царапиной на предплечье (это вчера под ним ветка груши подломилась) — эта рука была отчетливо видна.