— Ну давай хоть на ужин попытаемся успеть, — предложила я, карабкаясь на склон к подножию кремля, выходящего сюда одним из заброшенных хозяйственных дворов.
— Надо бы сюда еще вернуться. В первый раз вижу, чтобы скальные лабиринты Киршагского кремля выходили не во внутренние помещения, а наружу, — поделилась я своим наблюдением.
То ли от восхищения моей наблюдательностью, то ли из-за усталости, накатившей в связи с пропущенным обедом, мой ант выронил из руки погашенный факел. Который тут же резво покатился вниз, в пустохлябь.
Факела хозяйственному Бокше было жалко, он кинулся вдогонку и догнал беглеца у самой песчаной границы. Поднял, повернул обратно — и его удивление, эхом отдавшееся в моей голове, заставило остановиться и оглянуться.
— Что стряслось? — поинтересовалась я сверху.
— Княгиня, — расстроенно сообщил ант. — Ход, которым мы вышли, пропал.
— Как это? — не поверила я, хотя отлично видела глазами Бокши пустой склон и саму себя почти на самом верху этого склона. — Ты, наверно, не туда смотришь!
Пришлось вернуться.
Мы смотрели уже вдвоем. Потом лазили, осторожно ступая, чтоб не сверзнуться в пустохлябь, вдоль склона — и вправо, и влево. Ничего! Никакой дырки или хотя бы намека на нее!
— Чудеса! — подвела я итог. — Что ж, пошли ужинать…
— Княгиня! — встретил меня запыхавшийся Никодим. — Мы вас везде ищем! Там, в часовне… Мы вас искали на обед, заглянули туда, в часовню, а там…
Я его уже не слушала — мчалась в часовню. Неужто сбудется? Князь Михаил поднимется живой, здоровый, и мы… Дальше фантазия отказывалась работать нормально и подсовывала мне видения совершенно неподобающие высокому званию княгини.
Часовня была полна княжеских дружинников. Все стояли на коленях, преклонив голову, как на молитве.
Боже! А что если все наоборот — Михаил умер?!
Немилосердно расталкивая коленопреклоненных, я ринулась к нубосу князя.
«Пылающий нубос» целиком и полностью оправдывал свое название. Разноцветные сполохи безостановочно сновали по его поверхности, будто прирученное северное сияние. Внутреннее пространство, толстой шубой обволакивающее княжескую фигуру, опалесцировало солнечно-белым облачком. Я протянула к Михаилу руку — и тут же отдернула ее. От кокона шел нестерпимый жар, заставляющий вспомнить печальный опыт девочки Меланьи и еще более печальный — ее отца.
— Давно так? — шепотом спросила я полковника Аникан-дра, замершего со склоненной головой ближе всех от князя.
— Так — совсем недавно, — тоже шепотом ответил он. — Раньше был только туман внутри нубоса. Похоже, процесс идет по нарастающей.
— А… — начала я, но тут же забыла все, что хотела сказать: тонкий звук оборвавшейся струны заставил всех вздрогнуть и поднять головы.
У князя внешних изменений не наблюдалось, но прозвучал еще один звуковой укол, затем еще, потом они посыпались мелким весенним дождем, слились в звенящий частокол звуков, перешли в паровозное шипение, свист — и в тишину.
Нубос исчез. Князь лежал неподвижно — беззащитный и неприкаянный.
Я протянула руку и свободно дотронулась до его щеки. Кожа у него была теплая и чуть колючая от легкой щетины — менее чем однодневной.
— Княгиня, — ласково сказал Михаил, не открывая глаз. — Мне снился чудный сон. Вы меня обнимали, пеленали как ребенка, заботились, как о маленьком…
Он открыл глаза и весело взглянул на меня:
— Как хотелось бы, чтоб это был не сон!
— Это и был не сон, — сообщила я, беря теплую ладонь Михаила в свои руки.
Мои слезинки упали ему на грудь, вызвав недоумение.
— Что с вами, княгиня? О чем вы плачете?
— Об объятиях, которые остались в лесу, — сквозь непрошеные слезы засмеялась я.
— Но объятия можно возобновить в любое время, — довел до моего сведения Михаил, приподнимаясь на локте. И вдруг с удивлением оглянулся: — Где это мы?
— Князь! — раздался восторженный рев множества голут-венных глоток.
Теперь пришла очередь Михаила вздрогнуть.
— Познакомьтесь, — церемонно повела я левой рукой. — Это Киршаг. А это — ваше домашнее воинство.
— Вы шутите, — только и промолвил пораженный князь.
А со всех сторон к нему ползли дюжие мужики с заплаканными глазами и сопливыми от счастья носами.
Михаил рывком сел, спустив ноги вниз. Благодарные губы подданных ловили его руки: «Князюшко, князюшко!» — неслось со всех сторон.
А я нагнулась к полу и подняла маленький, почти черный квадратик величиной с почтовую марку, свалившийся с княжеской груди. Не работающий тетарт. Не работающий временно — или навсегда? Кто б знал.
— И вы меня — по всему лесу?.. — удивлялся князь.
— Ну, не я, — улыбалась я. — Это мой верный Бокша.
— Это еще кто такой? — спрашивал князь.
— Я вас познакомлю, — смеялась я.
— Тризну по погибшим? Обязательно! — говорил князь. — А княгине — благодарность всего Кравенцовского княжества за то, что не допустила бесчестить павших и придала их очистительному огню!
— И вот этот, совсем крошечный…
— Тетарт, — подсказывала я.
— Он меня вылечил?
— И вас, и вашу Витвину. А точнее, и Витвину, и уж и быть — вас! — фыркала я.
— Ну, в Каллистрата я всегда верил, однако ж горожане…
— Это они от большой любви к вам, князь!
— А Чистуша — тоже от большой любви поместила вас, княгиня, в эти затрапезные палаты? Немедленно, сейчас же идем отсюда. Вам по праву принадлежит княжеская опочивальня.
— Но, князь, уже темно… Может быть, завтра?
— Почивать завтра? Хорошо. Завтра вы тоже там будете почивать. Но и сегодня!
— Но я не могу ждать! Немедленно покажите вашу пострадавшую ручку! — требовал Михаил.
— Она так ужасна…
— Это мне решать!.. И вы посмеялись надо мной, княгиня: вот это вы называете уродством? Да это самое прекрасное, что я видел в жизни! Если, конечно, вы не покажете мне что-то еще более прекрасное!..
— Кажется, теперь вы видите все.
— Вы — тоже. Будем считать, что обряд свершен.
— Князь, без батюшки? Как можно!
— Нас видит Всевышний — его свидетельство важнее всех. А раз он сам нам покровительствует, то
