тобой княжества, к примеру, извести под корень ничего не стоит. Да так, что еще лет на десять они безлюдными останутся.
— И что же нам делать? — растерянно спросила я.
Вот она, расплата за мечты о преобразовании этого мира. Ни преобразования не получится, поскольку от Земли я, как выяснилось, отрезана, ни даже просто мирной жизни… Ох, и не нравлюсь я кому-то. Может, самому царову величию, может, тем, кто стоит у его трона. Но, кажется, за меня решили взяться всерьез. И даже Михаилу, похоже, не избежать намечающейся кровавой мясорубки…
— Как ты думаешь, а если я явлюсь в Вышеград и они меня схватят, — может, все и успокоится? Ведь меня могут и не убить — ну, бросят в какую-нибудь темницу, я и буду там сидеть. А войны не будет…
— Будет! — убежденно возразил Михаил. — Я-то не успокоюсь! И они это знают. Потому и готовятся.
— Вообще, это мне напоминает стрельбу из пушки по воробьям. Ну что мы с тобой такое, чтобы против нас собирать десятитысячную армию? Не проще ли было б послать одного-единственного хорошо вооруженного и натренированного убийцу?
— И где же найти такого убийцу, который к тебе, родная, сможет приблизиться и при этом не выдать себя. Как там тебя нечисть называла — Узнающая? Меня можно попытаться убить так, я ведь мыслей читать не умею… Может, потому они и хотят в первую очередь с тобой покончить? А войско — так, на всякий случай, — если ты сама к ним в силки не пойдешь. А ты не пойдешь. Потому что я тебя не отпущу. — Но ведь тогда погибнут тысячи и тысячи невинных людей… — попыталась возразить я.
— Ну, совсем уж невинных людей не бывает…
— А младенцы?
— Это ты с батюшкой нашим приходским побеседуй. Он тебе объяснит, что человеческая порода греховна от рождения. Но не в батюшке дело. Может, у вас там, в бывшем твоем мире, и принято большую чужую кровь искупать малой, зато своей, но здесь, в нынешнем твоем мире такого быть не может. И не будет! Кто хочет войну, тот ее получит. И вся вина падет на него!
— Репетируешь речь перед дружинниками? — грустно усмехнулась я.
— Ретипи… Репири… В общем, не важно, как оно называется, но дружинникам моим такие речи без надобности. Они и без речей за меня на смерть пойдут. И тем счастливы будут. И анты мои пойдут. Хоть против дарового величия, хоть против кого. Потому столь могучее войско и собирается, что победить наши княжества можно, только вырезав всех поголовно. Кроме разве что младенцев бессмысленных. А я хочу одного: чтоб ты не попалась на их удочку! Если любишь меня. Если веришь мне.
— Верю? Чему? Что в кровавой бане победа останется за нами? Что ради чувств одного мужчины к одной женщине можно громоздить какие угодно горы трупов?
Михаил стоял передо мной, в бессилии сжимая и разжимая кулаки. Он не знал и не собирался признавать моих рассуждений. Он думал над тем, как меня убедить выкинуть эти порочные мысли из головы. Неужели все-таки прольется кровь? Реки крови, водопады крови! Опять кровь…
Первой мыслью, когда я пришла в себя на руках у Михаила, было: «Что-то часто я стала падать в обморок…»
Повернув лицо к озабоченному супругу, я заплетающимся языком произнесла:
— А нельзя ли как-нибудь подробнее узнать про планы царового величия? А то мы напридумывали тут всяких ужасов, а может, того и нет… Кого я хотела успокоить: себя или его? Но в любом случае цели своей не достигла.
Михаил поднял сонное лицо, наполовину освещенное трепетным огоньком свечи, спросил невнятно:
— Не спишь?
Я вздохнула, провела рукой по своим волосам, поправляя выбившуюся прядь. Язычок пламени на свечном фитильке нервно затрепетал, будто пойманный мотылек, а полупрозрачная тень от ажурного рукава моей ночной сорочки серым сполохом метнулась по стене.
— Мне кажется, что на меня все время кто-то смотрит, — пожаловалась я.
Михаил рывком привстал на локте: — Откуда, с какой стороны? Враг? Лазутчик?
— Нет, не думаю… — поднимаясь с кресла, я сладко потянулась. — На врага не похож. Взгляд такой, как бы сказать… внимательный, но отстраненный. И он вроде как отовсюду. Ни справа, ни слева — везде и нигде. Ерунда какая-то… Так и в Бога поверить можно — всеведущего и всевидящего.
— Иди сюда. — Михаил протянул руку. Я села на кровать. Он обнял меня за талию, сразу стало тепло и спокойно.
— Знаешь, что будет завтра? — спросила я.
— Ранним утром разбужу тебя поцелуем. Я засмеялась: — Разбуди. А потом мы напишем грамотку царову величию. Ответную. Вежливую. Мол, я всецело подчиняюсь вашей воле и в конце серпеня, в последних числах, прибуду к Вышеградскому двору.
Рука Михаила на моей талии напряглась: — Извини, но так нельзя! Мы уже с тобой говорили. Я тебе не позволю строить из себя жертвенную овечку!
— Чу-чу-чу… — я прикрыла его губы ладошкой. — Не горячись. В Вышеград я поеду обязательно. Но не через месяц, как пообешаю в грамоте, а прямо завтра. В крайнем случае — послезавтра. И ты будешь меня сопровождать.
Я отняла ладонь от его губ и погладила чуть колючую мужнину щеку.
— Вернее, это я тебя буду сопровождать. Потому что официально именно ты отправишься в столицу. Без меня. И всем встречным-поперечным будешь жаловаться на царову неми-лось: мол, всех князей на смотр пригласили, а Квасурова, бедного, забыли. То есть отрабатываем версию князя Володимира. А я при этом нахожусь возле тебя незримой тенью, предупреждаю об опасности в случае чего, и совместными усилиями мы собираем информацию. Которая мать интуиции. А также всех прочих озарений. Потому что озарения нам сейчас ох как нужны!
— Но что-то ты уже задумала, — проницательно отметил Михаил. — Так?
— Ничего я не задумала…
Я сняла с себя его обнимающую руку, поднялась и медленно прошлась из конца в конец по спальне.
— Не задумала. Но решила. Что не буду подчиняться вашим средневековым законам и столь же средневековой морали. «Глаз за глаз, ухо за ухо…» Я пришла в ваш мир сделать его хоть чуточку лучше, а не губить тысячи и тысячи жизней. Поэтому даже здесь попробую действовать гуманными, бескровными методами.
— Ты же вроде говорила, что не боишься крови?
— Когда она проливается в медицинских целях — да. Когда необходимо человека спасти, а не погубить. И кстати — именно такую меня ты и полюбил. А если я превращусь в типичную даму вашего времени — этакую курицу-наседку: трусливую и агрессивную одновременно… Которая то прячет голову под крыло, то готова любому глаза выцарапать… Но тогда меня, нынешней, не будет. Развяжем братоубийственную войну, начнем бойню — и что? Ты же меня первый и разлюбишь. Вот, допустим, я приспособлюсь к окружающей жестокости нравов, мы как-то там исхитримся перебить всех врагов и, таким образом, победим их — хотя это и весьма сомнительно… И что? Ты не думаешь, что при этом мы уже окажемся другими? Без любви, без высокого смысла — один звериный оскал! И зачем мне нужна будет такая жизнь?
Я тебя никогда не разлюблю! — торжественно сказал Михаил — Ха, — пренебрежительно махнула я рукой. — Давать такие обещания может только человек, совершенно не знакомый с законами психологии. Разлюбишь. Если все пойдет по вашему средневековому пути, еще как разлюбишь! Но оно не пойдет. Не знаю, что для этого нужно сделать, но постараюсь узнать. Для этого мне и нужна информация. Вся информация. Из голов князей, которые общались напрямую с царовым величием. Из лыцаровых голов. Потому что они треплются с другими лацарами. Да из каких угодно голов! В твою задачу входит как можно больше голов собрать для моего анализа.
— Анализ, метод, информация, психология… — горько пробурчал Михаил. — Это все красивые слова. Но нездешние. Может быть, где-то там, где ты жила раньше и куда тебе ходу теперь нет, они и имели
