главным образом скотину всякую разводили. Это сейчас землепашествуем, а в то время в основном мясом да молоком промышляли. Вот мясо вяленое с простоквашей от нашего туна в том злосчастном обозе и везли. Глупейшая была затея, надо сказать. Гер, вероятно, думал, будто вместе, одним караваном, будет безопаснее. Он только не рассчитал, что такое скопление людей да еще с товаром не столько отпугнет, сколько привлечет дикарей… да простит меня наш спящий гость, — закашлялся он. Гури не пошевельнулся. — Охраны по тем временам в сопровождении шло немало, но явно недостаточно. После той заставы, на которой сейчас заправляет Тулли, народ, как водится, расслабился, откуда ни возьмись появились хорены, хотя Вайла’тун покидали лишь вполне степенные женщины. Выяснилось, что единого начальника у обоза почему-то нет, начались разброд и шатания, одним словом, когда после второй заставы на нас с боков обрушились из засады шеважа, мы, мягко говоря, были застигнуты врасплох.
К счастью, другого такого позорного дня в моей жизни не было. Ни до, ни после я не оказывался таким беспомощным и растерянным. Впоследствии я оправдывался перед своей совестью тем, что меня подкосила смерть матери, погибшей на моих глазах от шальной стрелы. До сих пор вспоминаю тот день как в страшном сне. Бросаюсь к ней — она уже не дышит и смотрит в небо, не моргая. Вокруг крики, свист стрел, брызги крови, треск падающих деревьев. Шеважа как следует подготовились к нашему появлению. Подрубили самые толстые стволы и обрушили их нам на головы ровнехонько перед и за обозом — ни вперед пройти, ни отступить назад. Поняв, что матери уже ничем не помочь и нужно как-то спасаться, я недолго думая рванул с телеги прямо в чащу.
Не стану долго рассказывать, чего я только не натерпелся за несколько дней мытарств по лесу, спасаясь от шеважа, заметая следы, отбиваясь от диких тварей вроде кабанов да медведей, без еды, без воды, почти без оружия, голодный и напуганный. Как бы то ни было, шеважа меня-таки выследили, но, к счастью, решили не просто прикончить, а сперва в плен взять. Тут-то Гури и подвернулся как нельзя вовремя. Это теперь я понимаю, почему он ни с того ни с сего за меня, за фолдита, вздумал заступаться, а тогда я вообще не соображал, что к чему. Кто ж знал, что он родную кровь почуял? Мне, признаться, не до него было. Только уж когда он ночью стал у меня на ногах веревки резать, я смекнул, что дело нечисто. А он еще тут возьми да и заговори по-нашему. Плохо, правда, едва понятно, но бегло, а главное, по существу. Давай, говорит, дуй отсюда, и на звезды показывает, чтобы, мол, я по ним дорогу нашел. Не тут-то было! Кто-то из стойбища заподозрил неладное и поднял тревогу. Что нам было делать? Вот мы оба и дали деру, пока не схватили. Да только нам снова не дали далеко уйти. Трое самых прытких преследователей подкрались к нам в овраге, пока мы там дух переводили, и накинулись с ножами и топорами. Хорошо еще, что в спешке луки забыли прихватить. Не то бы издали постреляли за милую душу. А так я стал невольным свидетелем неописуемого зрелища, когда Гури, мой ровесник, без видимых усилий расправился в два счета со всей троицей и даже не поцарапался. Я ему: чего, мол, ты со мной возишься, своих дел, что ли, мало, да и негоже сородичей своих таким вот образом потрошить, а он только знай себе лыбится, рыжая морда, и времени на объяснения не тратит.
Короче, завел он меня в конце концов неведомо в какую глушь, а там смотрю, пруд большой, прямо посреди леса, а на самом берегу покосилась изба, не то чтоб наша, но и не дикарская. Ты ведь знаешь, что шеважа лучше гнезда будут вить, чем на земле ночевать. Так вот, стоит, можно сказать, прямо на воде домик эдакий, так себе, надо сказать, домик, для зимы явно не предназначенный, но стоит себе и покачивается. Только мы приблизились, а оттуда нам навстречу дедок невзрачный выходит. Голова бритая, седая бородка в косичку заплетена. Обращается на непонятном языке, но сердечно — видать, здоровается. А у самого глазки узкие, хитрые, не то подмигивают, не то жмурятся в улыбке.
Не понравился он мне сразу. Но не уходить же. Столько по лесу побегать, дважды от верной смерти уйти, и все напрасно? А тут еще Гури деду кланяться низко стал, что-то говорит по-своему, объясняет. На меня то и дело показывает. Я в ответ пару раз кивнул для приличия, а сам думаю, чего ему от меня надо? Оказывается, ничего. В дом нас пустил, за стол, точнее, на пол усадил, угостил какими-то лесными яствами, от которых, признаться, у меня на душе повеселело, а сам сидит себе тихонько на подушке тонюсенькой и наблюдает, посмеиваясь. Тут заходит в горницу мальчуган, серьезный не по годам, хмуроватый, глазами тоже узкими сверкает исподлобья и что-то сердито так дедку говорит. А тот вдруг в лице изменился да как цыкнет на него — парень чуть с ног не свалился, благо уже к нам подсел. Стал нам кланяться, бормотать чего-то, руку тянет для пожатия. Смотрю, провожатый мой, Гури то есть, ему руку жмет и мне подмигивает, мол, давай, не теряйся. Я его примеру последовал, а рука у мальчугана совсем не детская, я аж нашего тогдашнего кузнеца вспомнил, так он мне мои пальцы сдавил. Ничего, выдержал кое-как. Этим мальчуганом Дэс’кари Сину и оказался.
— А почему у него такое странное имя? — не удержался Фейли. — Точнее, почему у него их целых два? Я всегда думал, что у шеважа, как и у нас, только одно бывает.
— Не забегай вперед. Я ведь, кажется, уже говорил, что наш с Гури лесной Учитель по происхождению своему не принадлежал ни к шеважа, ни к вабонам. А Дэс’кари Сину был его сыном. Хотя я долго думал, что он ему внуком приходится. Тот уже старенький по виду, а мальчуган зим на пять нас помладше. Как бы то ни было, они нас сперва ночевать оставили. Потом выяснилось, Гури никуда уходить не собирается. Не мог он так сразу в свой клан вернуться после того, что из-за меня отчебучил. Ну а мне что делать оставалось? Правда, в первую ночь я не одну думу передумал, все бежать порывался, в Вайла’тун возвращаться хотел, к коровам да кроликам, что беспризорными остались, однако наутро вся моя решимость сама собой улетучилась. Дед нас ни свет ни заря разбудил, выгнал на поляну, всю еще от росы мокрую, и заставил бегать, прыгать, приседать, отжиматься, кувыркаться, перебрасываться тяжеленными стругаными пнями. Одним словом, с того утра начались наши каждодневные упражнения, продолжавшиеся на протяжении без малого трех зим. Тогда-то я и выучился почти всему тому, что умею сегодня. Потом мы с Гури вернулись каждый к своим родичам и зажили прежней жизнью, хотя, если честно, общение с Учителем переродило нас обоих. С тех пор я еще дважды наведывался к нему в гости, и всякий раз он учил меня чему-нибудь новому и полезному.
— На языке шеважа?
— Да, учить нас своему языку у него не было времени, а жизнь в лесу вынудила его прислушиваться к местным наречиям и многое запоминать. Я попал к нему на исходе лета, а к середине первой зимы уже почти все понимал и кое-что мог сам сказать. Опять-таки Гури хорошо помог.
— Так откуда он взялся-то в наших краях, тебе удалось дознаться?
— Учитель не любил рассказывать о своей прежней жизни. Дэс’кари Сину, правда, говорил, что родители его пришли в Пограничье издалека, из-за высоких холмов, переправились через реку и остались в лесу потому, что ждали появления на свет первенца. То есть Дэс’кари Сину. Надо полагать, что жена у Учителя была значительно его моложе. К сожалению, она умерла, когда рожала второго сына, и Учитель в память о ней решил не покидать того места, где отныне покоится ее прах. Вероятно, теперь и его собственный.
— А как же шеважа допустили соседство чужака?
— Как ты понял, он был странным человеком. Неприметный, ни с кем не ссорился, все больше улыбался. Однако от него исходила такая внутренняя сила, такая уверенность, что любой мог ее почувствовать, а уж дальше — сам принимать решение, стоит с ним ссориться или ладить. Шеважа обходили его дом стороной. Зато сам он иногда ни с того ни с сего пускался в странствия по Пограничью. Страсть к перемене мест была у него в крови. Раза два я сталкивался с ним не где-нибудь, а на рыночной площади Вайла’туна, можешь себе представить! Второй раз, кстати, мы были с тобой вместе, но ты, выходит, не обратил на него должного внимания.
— Подозреваю, что лысого старика с косичкой вместо бороды я бы наверняка заприметил.
— И тем не менее. Сдается мне, что Дэс’кари Сину унаследовал склонности отца и тоже отправился путешествовать.
— Своеобразный у него, однако, метод набираться дорожных впечатлений! Ты думаешь, он действительно мог в одиночку справиться с такой толпой шеважа?
— А ты что, уже перестал верить собственным глазам? Мог, конечно. Ты видел, на что способен Гури, представляешь, что при большом желании могу устроить я. А теперь представь, что мы были только временными учениками его отца, с которым он пережил несколько зим. Не думаю, что ему есть равные по мастерству. И количество противников имеет здесь отнюдь не решающее значение. Все равно сразу больше двух-трех человек на тебя никогда не смогут напасть одновременно. Опасность представляют разве что
