любовь. Я рассказал Шамсу, что черви рвут шелк, когда вылезают из коконов. Поэтому крестьянам приходится делать выбор между шелком и червями. Чаще всего они убивают червей, пока те еще в коконах, чтобы сохранить шелк. Множество червей погибают ради одного шарфа.
Вечер близился к концу. Прохладный ветер подул в нашу сторону, и меня пробрала дрожь.
К старости я стал часто мерзнуть, однако в тот раз мне стало ясно, что дело не в возрасте. Дело было в том, что мы с Шамсом в последний раз вместе стояли в моем саду. Больше нам не придется увидеть друг друга. Во всяком случае, в этом мире. Вероятно, он почувствовал то же самое, потому что я заметил грусть в его глазах.
Сегодня утром, едва занялся рассвет, Шамс пришел поцеловать мне руку и испросить моего благословения. Меня удивило, что он отрезал свои длинные темные волосы и сбрил бороду, но он не стал ничего объяснять, а я не спрашивал. Прежде чем уйти, он рассказал свою часть истории, напоминающую историю шелковичных червей. Он и Руми спрячутся в коконе Священной Любви и выйдут из него, только когда возмужают и сплетут бесценный шелк. А пока, чтобы был шелк, черви должны умирать.
Потом он отправился в Конью. Да защитит его Господь. Я знаю, что поступил правильно, и ты поступил правильно, но на сердце у меня тяжело, и я уже скучаю по самому необычному и непокорному дервишу, который когда-либо жил под моей крышей. В конце концов, мы все принадлежим Богу и все к Нему возвращаемся. Пусть Бог не оставит тебя.
Баба Заман
Послушник
Быть дервишем совсем не просто. Об этом мне говорили все. Забывали только сказать о том, через что придется пройти, прежде чем стать дервишем. С тех пор как я здесь, я работаю как вол. Обычно я до того уматываюсь, что, когда в конце дня ложусь на свое место, не могу заснуть из-за боли во всех костях, а уж о ногах и говорить нечего. Интересно, хоть кто-нибудь замечает, как ужасно ко мне тут относятся? Но даже если кто-то и замечает, то вида не подает. И чем больше я стараюсь, тем хуже мне приходится. Дервиши даже не знают, как меня зовут. «Новый послушник, — зовут они меня, а за глаза шепчут: — Рыжий неуч».
Хуже всего — это работа в кухне под началом у повара. У него вместо сердца камень. Ему бы быть кровожадным военачальником монголов, а он кашеварит у дервишей. Не помню, чтобы он хоть кому-то сказал доброе слово. Не думаю, что он умеет улыбаться.
Один раз я спросил у старшего дервиша, неужели все послушники проходят через испытание работой в кухне? Он загадочно усмехнулся и ответил: «Не все, лишь некоторые».
Тогда почему я? Почему учитель хочет, чтобы я мучился сильнее других послушников? Неужели мой нафс тяжелее, чем у других, и со мной надо обходиться суровее, чем с ними?
Каждый день я поднимаюсь первым, чтобы натаскать воды из источника. Потом я разжигаю печь и пеку тонкие кунжутные лепешки. В мою обязанность также входит варить суп на завтрак. Не так-то легко накормить пятьдесят человек. Тут требуются чаны величиной с ванну. А потом их еще надо отмыть. От зари до зари я мою, чищу, тру, мету двор, колю дрова и часами стою на коленях, отдраивая старые, скрипучие половицы. Я готовлю мармелад и пахучие приправы. Солю морковь и тыкву. Соли нужно сыпать в воду столько, чтобы плавало яйцо. Если соли будет слишком мало или слишком много, с поваром сделается истерика, он перебьет все кувшины, а мне придется все начинать сначала.
Кроме этого, пока я занимаюсь делами, от меня требуют чтения молитв на арабском языке.
Повар требует, чтобы я произносил их громко и четко, иначе он не может понять, правильно ли я выговариваю слова. Итак, я молюсь и работаю, работаю и молюсь. «Чем лучше ты управишься в кухне, тем быстрее повзрослеешь, сынок, — говорит мой мучитель. — Пока ты учишься готовить, твоя душа умиротворяется».
— Долго продлится это испытание? — спросил я как-то раз.
— Тысячу и один день, — был ответ. — Если Шахерезада умудрилась столько дней выдумывать свои истории, то и ты справишься.
Чистое безумие! Неужели я похож на болтливую Шахерезаду? Да и кроме того, она только и делала, что, лежа на бархатных подушках, придумывала сказки. Разве это тяжелая работа? Она бы и недели не выдержала, если бы от нее потребовали выполнить хотя бы половину моих обязанностей. Никого не знаю, кто смог бы такое вынести. А я могу. И мне осталось еще шестьсот двадцать четыре дня.
Первые сорок дней своего испытания я провел в такой маленькой и низенькой каморке, что не мог ни лечь, ни встать, и все время простоял на коленях. Если бы мне захотелось нормальной еды или кое- каких удобств, если бы я испугался темноты или одиночества, если бы, прости Господи, возжелал женщину, то мне было бы приказано звонить в свисавшие с потолка серебряные колокольчики и просить духовной поддержки. Но я ни разу этого не сделал. Это не значит, что ничего такого не приходило мне в голову. Но что значат мелкие неудобства, когда нельзя даже пошевелиться?
Когда завершился период изоляции, меня отправили мучиться на кухню под начало повара. И я мучился. Но честно говоря, как бы я ни ненавидел его, я ни разу не нарушил установленные им правила — по крайней мере до того вечера, когда у нас появился Шамс Тебризи. В тот вечер, поймав меня, повар не пожалел ивовых прутьев и задал мне знатную трепку. Потом выставил мои башмаки за дверь носами наружу, давая понять, что мне пора убираться вон. В доме дервишей никогда никого не выталкивают тумаками на улицу и никогда никому не говорят прямо: мол, ты не выдержал испытания. Неудачника выпроваживают молча.
— Мы не можем сделать из тебя дервиша против твоей воли, — заявил повар. — Даже если привести осла к воде, его все равно не заставишь пить. Осел должен сам захотеть этого. Другого способа нет.
Значит, он считает меня ослом. Честно говоря, я бы уже давно сам сбежал от дервишей, не будь тут Шамса Тебризи. Меня удерживает любопытство. Никогда прежде мне не приходилось встречать таких людей. Он никого не боится и никому не подчиняется. Даже повар уважает его. Если мне и хочется подражать кому-нибудь в этом доме, то не старому смиренному учителю, а одному лишь Шамсу с его достоинством и непокорностью.
Да, Шамс из Тебриза — настоящий герой. Встретив его, я решил, что мне ни к чему становиться кротким дервишем. Проведи я рядом с ним побольше времени, я стал бы таким же дерзким, стойким и непокорным. Когда же наступила осень и я понял, что Шамс навсегда покидает нас, то решил идти вместе с ним.
Сделав свой выбор, я отправился на поиски Баба Замана, которого нашел читающим старую книгу при свете масляной лампы.
— Что тебе нужно, послушник? — спросил он, не скрывая раздражения, словно оно накатывало на него от одного моего вида.
Тогда я, насколько мог решительно, произнес:
— Учитель, мне известно, что Шамс Тебризи скоро покинет нас. Я хочу идти с ним. Может быть, ему понадобится спутник?
— Вот уж не думал, что он тебе так понравился, — подозрительно отозвался учитель.
— Или таким образом ты хочешь избежать работы на кухне? Твое испытание еще не закончено. Вряд ли тебя уже можно назвать дервишем.
— Может быть, путешествие с Шамсом станет моим испытанием? — предположил я, понимая, что веду себя слишком дерзко, однако не в силах удержаться от вопроса.
Учитель опустил взгляд и погрузился в размышления. Чем дольше он молчал, тем очевиднее мне становилось, что он просто выбранит меня за наглость и прикажет повару получше следить за мной. Однако ничего этого учитель не сделал. Он грустно посмотрел на меня и покачал головой:
— Наверное, сын мой, ты не рожден для здешней жизни. В конце концов, из семи дервишей, ступивших на этот путь, остается только один. Мне кажется, ты не годишься быть дервишем и тебе надо
