— Эфенди, вы бледны. Опять тот же сон? — шепотом спросила у меня жена. — Принести вам воды?
Я попытался успокоить ее. Пусть спит, все равно она ничем не может мне помочь. Сны — часть нашей жизни, и они являются по велению Бога. Кроме того, должна же быть причина, полагал я, почему последние сорок дней мне снится один и тот же сон.
Начало этого сна не всегда бывало одинаковым, хотя, возможно, это я входил в него каждый раз не с той стороны. То я видел себя читающим Кур’ан в комнате с коврами, которая казалась мне знакомой, но которую я никогда прежде не видел. Напротив меня сидел дервиш — высокий, худой, с прямой спиной и закрытым лицом. В руках он держал канделябр с пятью горящими свечами, которые давали достаточно света, чтобы я мог читать.
Немного погодя я поднимал голову, желая показать дервишу то, что читаю, и лишь тогда понимал, к своему ужасу, что канделябр — вовсе не канделябр, а человеческая рука. Он держал передо мной свою правую руку, и все пальцы на ней горели огнем.
В панике я оглядывался в поисках воды. Я сбрасывал одежду и накрывал ею дервиша, чтобы погасить пламя. Когда же я поднимал ее, то дервиш исчезал, оставив вместо себя горящую свечу.
Потом я искал дервиша по всему дому, заглядывая в каждый уголок, бежал во двор, где цвели ярко- желтые розы. Я звал и звал его, однако дервиша нигде не было видно.
— Вернись, любимый. Куда ты скрылся? Наконец, как будто меня вела интуиция, я шел к колодцу и глядел на черную воду внизу. Поначалу я ничего не видел, но потом снова выходила луна, и тогда я видел, что со дна колодца на меня с неизбывной печалью смотрят два черных глаза.
— Они убили его! — кричал кто-то, оказавшийся поблизости. Возможно, это был я. Возможно, это я сам кричал в порыве мучительной боли.
Я кричал и кричал, пока жена не обнимала меня и не прижимала крепко к себе, тихонько спрашивая:
— Эфенди, опять вам приснился тот же сон?
Когда Керра заснула, я вышел во двор. У меня было такое ощущение, что сон никуда не делся, что он, пугающе реальный, все еще со мной. Ночь стояла тихая; при виде колодца по спине у меня побежали мурашки, но я все равно сел возле него и стал слушать, как ночной ветер нежно шелестит в кронах деревьев.
В подобные моменты на меня всегда нисходит печаль. Ее причины мне непонятны: ведь моя жизнь полна дел, и я благословлен тем, что мне дороже всего: знанием, добродетелью и способностью помочь людям обрести Бога.
В свои тридцать восемь лет я получил от Бога больше, чем когда-либо просил. Я учился на проповедника и юриста и был посвящен в Науку святой интуиции — то есть мне дано было знание, которым обладают пророки, святые и ученые. Ведомый покойным отцом, обученный лучшими учителями нашего времени, я много работал, веря, что Бог возложил на меня определенную обязанность.
Мой старый учитель Сеид Бурханеддин обычно говорил, что я возлюблен Богом, так как на мне лежит почетная задача распространять Его послание среди Его народа и помогать Его народу отделять правильное от неправильного.
Много лет я преподаю в медресе, дискутирую с другими учеными мужами, помогаю своим ученикам, сам изучаю закон и хадисы[16] и каждую пятницу провожу службу в самой большой мечети города. Я уже давно утратил счет своим ученикам. Лестно слышать, как люди прославляют мое проповедническое искусство и рассказывают, что мои слова изменили их жизнь как раз в то время, когда они больше всего нуждались в помощи.
Благословлен я также любящей семьей и хорошими друзьями. Никогда в жизни я не страдал от нищеты. Потеря первой жены была для меня ужасным ударом, и я думал, что никогда больше не женюсь. Но все-таки женился и благодаря Керре вновь испытал любовь и радость жизни. Оба моих сына уже выросли, и я не устаю удивляться, насколько они разные по натуре. Они словно два зернышка, посаженные рядом в одну почву, одинаково обогретые солнцем, но оказавшиеся совершенно непохожими друг на друга. Я горжусь ими точно так же, как горжусь нашей приемной дочерью, которая невероятно талантлива. Короче говоря, я счастливый человек, и счастлив как в частной, так и в общественной жизни.
Так почему же я ощущаю внутри пустоту, которая с каждым днем становится все тягостнее? Она разъедает мне душу, как болезнь, и не отпускает меня, где бы я ни был. Она похожа на тихую прожорливую мышь.
Шамс
Без какого-то особого внешнего повода я остановился перед воротами незнакомого города — просто поклониться его святым — мертвым и живым, известным и неизвестным. Никогда в жизни я не приходил в новое для себя место, не испросив предварительно благословения его святых. И не имеет значения, принадлежало это место мусульманам, христианам или иудеям. Я верю, что святые вне этих человеческих различий. Святой принадлежит всем.
Итак, в первый раз увидев Конью издалека, я сделал то, что делал всегда. Но потом случилось нечто непредвиденное. Вместо того чтобы приветствовать меня в ответ и благословить, как они это делали всегда, святые хранили молчание, словно надгробные плиты. Я вновь приветствовал их, на сей раз громче, на случай если они не слышат меня. И опять в ответ тишина. Тогда я понял: святые все слышат. Просто они не хотят давать мне свое благословение.
— Скажите мне, в чем я виноват? — спросил я у ветра, чтобы он отнес мой вопрос всем, кого он касался.
Очень скоро ветер вернулся с ответом:
— О дервиш, в этом городе ты найдешь две крайности. Чистую любовь и чистую ненависть. Мы предостерегаем тебя. Но если ты настаиваешь, действуй на свой страх и риск.
— Нечего было предостерегать, — сказал я. — Если я смогу встретить чистую любовь, с меня довольно.
Услышав эти слова, святые Коньи все-таки дали мне благословение. Однако мне не хотелось сразу въезжать в город. Я сидел под дубом и, пока конь щипал траву, издалека смотрел на очертания городских построек. Минареты сверкали на солнце, словно осколки стекла. Время от времени лаяли собаки, мычали ослы, смеялись дети, кричали торговцы — обычные звуки городской жизни. Интересно, какие радости и печали скрываются за закрытыми дверями и зарешеченными окнами? Будучи странствующим дервишем, я чувствовал, что мне немного не по себе в преддверии новой жизни, но тут я вспомнил следующее важное правило: «Старайся не сопротивляться препятствиям, встающим на твоем пути. Позволь жизни идти своим чередом. Не сокрушайся о том, что твоя жизнь изменилась. Откуда тебе знать, что прошлая жизнь лучше будущей?»
— Салям алейкум, дервиш, — дружески окликнул меня чей-то голос, вернув из мира грез.
Обернувшись, я увидел крестьянина с вислыми усами. Он ехал на телеге, которую тащил до того костлявый бык, что казалось, бедняга может в любую минуту испустить последний вздох.
— Алейкум салям! Да благословит тебя Бог! — откликнулся я.
— Почему ты сидишь тут один? Устал от дороги? Если хочешь, я помогу тебе.
Я улыбнулся:
— Спасибо, но уж лучше я пойду пешком, чем обременю твоего быка.
— Не хули моего быка, — обиженно произнес крестьянин. — Может быть, он стар и слаб, но он все еще мой лучший друг.
Слова крестьянина привели меня в чувство. Я вскочил и поклонился ему. Как я, ничтожная частичка Божьего мира, позволил себе отнестись пренебрежительно к другому Его творению, будь то животное или человек?
— Прошу прощения у тебя и твоего быка, — сказал я. — Пожалуйста, прости меня.
