Роза пустыни, шлюха
Дома непотребства существовали испокон времени. И женщины, подобные мне, тоже. Однако кое- что изумляет меня. Почему так получается, что люди, которые говорят, будто им ненавистны шлюхи, делают все, лишь бы не дать шлюхе изменить свою жизнь? Они словно говорят нам, что сожалеют о нашем падении, но уж если мы пали, то лучше нам оставаться там, где мы есть. Почему это так? Знаю я лишь одно: некоторые люди наживаются на страданиях других, и им не нравится, когда на земле хоть одним несчастным становится меньше. Тем не менее пусть они говорят и делают, что хотят, а я когда-нибудь уйду из дома терпимости.
Утром я проснулась с одним желанием — послушать проповедь великого Руми. Если сказать об этом хозяйке и попросить разрешения отлучиться, она поднимет меня на смех.
— С каких это пор шлюхи ходят в мечеть? — спросила бы она, хохоча так, что ее круглое лицо сделалось бы багровым.
Поэтому я солгала. Когда ушел безбородый дервиш, хозяйка выглядела такой озадаченной, что я поняла: более подходящего времени не найти. Она всегда добрее, когда ее приводят в смятение. Ну и я сказала, что мне необходимо пойти на базар и исполнить кое-какие поручения. Она поверила. После девяти лет каторжной работы она мне верит.
— Только при одном условии, — сказала она. — С тобой пойдет Сезам.
Меня это не огорчило. Сезам мне нравился. Высокий здоровенный мужчина с разумом ребенка, он был надежен и честен до наивности. Для меня тайна, как он сумел выжить в этом жестоком мире. Никто не знал его настоящего имени; возможно, он и сам его не знает. Мы же всегда звали его Сезамом из-за его непомерной любви к халве из кунжута — сезама. Когда шлюхе требовалось отлучиться куда-нибудь, Сезам сопровождал ее молчаливой тенью. Он был самым лучшим телохранителем, о котором я только могла мечтать.
Итак, мы отправились по пыльной дороге, вившейся между садов. У первого перекрестка я попросила Сезама подождать меня, а сама зашла за кусты, где припрятала сумку с мужской одеждой.
Одеться мужчиной оказалось не так просто, как я думала. Сначала пришлось обвязать груди длинным шарфом, чтобы они не выдали меня. Потом я надела мешковатые штаны, рубаху, бордовую абу и тюрбан. И наконец прикрыла половину лица шарфом, рассчитывая походить на арабского путешественника.
Когда я вернулась к Сезаму, он от изумления вздрогнул.
— Пошли, — сказала я, а когда он не двинулся с места, открыла лицо. — Дорогой, неужели ты не узнал меня?
— Это ты, Роза пустыни?! — воскликнул Сезам, прижимая ладонь ко рту, словно испуганный ребенок. — Зачем ты так оделась?
— Умеешь хранить секреты?
Сезам кивнул, и от волнения глаза у него стали круглыми.
— Ладно, — прошептала я. — Мы идем в мечеть. Но ты не должен рассказывать об этом хозяйке.
Сезам вздрогнул:
— Нет, нет. Мы идем на базар.
— Правильно, дорогой, потом на базар. Но сначала послушаем великого Руми.
Сезам был напуган, но я заранее знала, что этого не избежать.
— Пожалуйста, это много значит для меня. Если ты согласишься и никому не расскажешь, я куплю тебе большой кусок халвы.
— Халвы, — с удовольствием повторил Сезам, прищелкнув языком, словно одно только это слово наполнило его рот сладостью.
Мы направились к мечети, где Руми должен был произнести свою пятничную проповедь.
Я родилась в маленькой деревушке недалеко от Никеи. Мама всегда говорила: «Ты родилась в правильном месте, но боюсь, под неправильной звездой». Времена были нехорошие. Постоянно бродили какие-то слухи. Сначала — что возвращаются крестоносцы. Все слышали ужасные рассказы об их жестокостях в Константинополе, где они грабили дома, уничтожали иконы, церкви и часовни. Потом заговорили о набегах Сельджуков. А едва утихли слухи об армии Сельджуков, как начались рассказы о зверствах монголов. Менялись имена завоевателей, но страх быть убитой завоевателями не исчезал.
Мои родители были пекарями и добрыми христианами. Самым ранним из моих воспоминаний было воспоминание о запахе свежеиспеченного хлеба. Богатства родители не нажили. Даже ребенком я это понимала. Но бедными они тоже не считались. Я видела, какие взгляды были у бедняков, когда они приходили к нам просить подаяние. Каждый вечер, прежде чем заснуть, я благодарила Бога за то, что не ложусь спать голодной. Я как будто говорила с близким другом. Что ж, в те времена Бог на самом деле был моим другом.
Когда мне исполнилось семь лет, мама вновь забеременела. Сегодня, оглядываясь назад, я подозреваю, что до этого у нее случилось несколько выкидышей, но тогда я ничего такого не понимала. Я была до того невинной, что, когда меня спрашивали, откуда берутся дети, отвечала, что Бог печет их из мягкого сладкого теста.
Наверное, малыш, которого Бог сотворил для моей мамы, оказался слишком большим, потому что довольно быстро ее живот сделался огромным и твердым. Мама едва двигалась. Повитуха сказала, что ее тело налилось водой, однако никто не видел в этом опасности.
Ни маме, ни повитухе даже не пришло в голову, что в животе не один ребенок, а целых три. И все мальчики. Мои братья устроили драку внутри мамы. Один из них задушил другого пуповиной, а тот, словно мстя ему, перекрыл проход и не давал двум другим появиться на свет. Четыре дня мучилась моя мама. Днем и ночью мы слышали ее крики, пока она не затихла.
Повитуха не могла спасти маму, но она сделала все, чтобы спасти моих братьев. Ножницами она разрезала маме живот и вытащила младенцев. Но выжил только один. Таким было рождение моего брата. Отец не смог простить ему смерти мамы и даже не пришел посмотреть на него, когда его крестили.
Мама умерла, а папа превратился в угрюмого, неразговорчивого человека, отчего изменилась и моя жизнь. Отец не справлялся с пекарней. Мы понемногу теряли постоянных покупателей. Боясь стать бедной и просить милостыню, я стала прятать в постели булочки, которые засыхали и становились несъедобными.
