действительно прокатились в гости, скажем, к Петру Первому, разве такая прогулка не показалась бы потом сном?
— Похоже, так.
— А вообще я считаю, что нельзя строить эксперимент на самообмане.
— Это было ясно уже после опыта Кироги. Я говорил тогда Гринвуду. Но вы же его знаете, упрям как осел.
— Честно говоря, до сих пор не могу ему простить дурацкую затею с лютней.
Они помолчали.
— Кстати, о лютне, — сказал Малинин. — Во всей этой истории для меня остался неясным один вопрос: где вы научились играть на ней? Насколько я знаю, и слухом-то вы никогда не отличались.
Ольсен задумался, перебирая руками теплый песок.
— Где я научился играть на лютне? — переспросил он. — Если бы я знал…
ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО
Уже на подступах к Дому конгрессов Воронихин почувствовал, что предстоящая конференция обернется сенсацией. Все свободное пространство вокруг монументального прозрачного здания было забито воздушными экипажами, ожидавшими своей очереди приземлиться у парадного подъезда. Выстроившись в нескончаемую извилистую линию, крохотные одноместные и двухместные аэромобили с их ярко раскрашенными крылышками напоминали нанизанных на нитку нарядных бабочек. К широко распахнутым дверям то и дело подкатывали пролетки, запряженные лошадьми. Среди них изредка мелькали и давно вышедшие из моды коляски с водородным двигателем. Достаточно элегантные сами по себе, они выглядели мастодонтами на привычном для глаза современном фоне. Воронихин признался, что жалеет эти обреченные на утиль металлические существа. Ностальгия. С ними связаны его молодые годы.
Дав указание автопилоту занять место на стоянке, он прошел в заполненный толпой вестибюль и стал пробираться к эскалатору, останавливаясь, чтобы ответить на приветствие или самому окликнуть кого-нибудь из своих коллег. Многие здесь были ему хорошо знакомы. Воронихин помнил всех, с кем пришлось встречаться за четверть века работы в журналистике, и у него мелькнула мысль, что никогда еще не собиралось вместе такого соцветия умов. Общество историков, от имени которого рассылались приглашения, явно собиралось апеллировать ко всем наукам и искусствам. Любопытно, что они там придумали.
У самого входа в ложу прессы Воронихина задержал юркий репортер из Вселенской телесвязи.
— Вот кто наверняка знает, из-за чего сыр-бор, — сказал он льстиво.
— Ничуть не бывало, — сухо ответил Воронихин.
— Тогда, по крайней мере, догадываетесь. Небось наши историки раскопали какую-нибудь очередную древность. Недавно у них был большой переполох, говорят, нашлось подлинное письмо Аристотеля Александру Македонскому.
Звонок, приглашавший в зал, помог Воронихину избавиться от назойливого разносчика новостей. Удобно устроившись на воздушной подушке кресла, он стал по своей привычке разглядывать аудиторию и пропустил мимо ушей ритуальные приветствия, с которыми обратился к собравшимся президент исторического общества. Воронихин чрезвычайно гордился своим умением включать внимание в нужный момент и уверял друзей, что оно помогло ему сэкономить добрый десяток лет жизни, употребить их на более продуктивные дела.
«Многоуважаемые… мы рады… маститые мужи науки… по достоинству оценить… исключительной важности… мощный талант… предоставить слово…» — председатель жестом пригласил на трибуну сидевшего рядом с ним импозантного брюнета, смахивавшего на тренера хоккейной команды. Эркотти? Воронихин никогда не слышал этого имени. Что ж, не первый случай, когда безвестный лаборант вмиг возносится на академический Олимп. Было бы за что.
— Что такое история? — вопросил оратор и после долгой паузы, как бы давая присутствующим возможность собраться с мыслями, ответил: — Это прежде всего цепь событий. Можно до бесконечности спорить, заложена в них некая идея или нет, насколько они случайны либо предопределены законами человеческого бытия, провидением, сказали бы наши предки, но сколь глубоко ни сумеем мы постигнуть сущность исторического действа, это не поможет восстановить его навсегда утраченные фрагменты. Приблизительно то же самое, как если б наши коллеги-физики вынуждены были объяснять строение атома без изрядного количества невесть куда запропавших микрочастиц. Бедные историки, как часто приходится им гадать и домысливать! Если бы мы знали, существовала ли Атлантида, был ли построен мост Цезаря через Рейн, жил ли Иисус Христос, кто и как возвел храм в Баальбеке, зачем водрузили каменных исполинов на острове Пасха, куда девались сокровища Монтесумы и янтарная комната Зимнего дворца, что случилось с Кергеллепом и Ливингстоном?
Легкий вздох пронесся по залу: если бы мы только знали!
— А ведь я знавал здесь лишь миллионную толику того, чего мы не знаем об известных нам в принципе фактах. Сколько же сокрыто от нас таких, о которых мы вообще не ведаем!
Мне могут возразить, что все это в прошлом. Уже с давних времен технический гений человека позволил ему не только описывать свои деяния в назидание потомкам, но и с предельной точностью запечатлевать их в образах и звуках с помощью фотографии, кинопленки и магнитофонной записи. Все это так. Однако и сегодня мы продолжаем терять драгоценные узелки исторической ткани. Перелистайте специальные журналы, на их страницах идут споры отнюдь не об одних ветхозаветных делах, но также о событиях всего лишь полувековой давности, а то и вчерашнего дня. Разумеется, я имею в виду не концептуальную полемику, вызванную неоднозначным толкованием фактов, а спор относительно самих фактов, их достоверности. Вот что печально!
В чем же дело, почему, несмотря на колоссальный прогресс технических средств, историк до сих пор оснащен для выполнения своей миссии немногим лучше Геродота и Тацита? Да потому, что за редкими исключениями мы не знаем, что именно заслуживает внимания, а когда спохватываемся — бывает поздно. Больше того, даже в тех случаях, когда удается зафиксировать внешнюю канву событий, от нас часто остается укрытым их глубинное содержание. Так случилось с убийством президента США Джона Кеннеди Миллионы телезрителей видели на своих экранах эту трагическую сцену, но до сей поры не названы организаторы заговора, ухитрившиеся устранить одного за другим всех прямых и косвенных свидетелей. Выдвинутая в многочисленных исследованиях весьма правдоподобная версия остается, увы, без документальных доказательств.
Словом, не существует практически никакой возможности заранее установить, какие из бесконечного множества совершающихся событий следует взять на учет. Слишком многопланов и непредсказуем исторический процесс. Браться за решение такой задачи столь же бессмысленно, как искать некую исключительную по своим свойствам песчинку в морском песке. Это тем более так, что явления эпохального масштаба порой произрастают из ничтожных на первый взгляд причин. Кто бы отважился предположить, что шальная идея забетонировать проволочную лестницу, пришедшая в голову садовнику Монье, приведет к революции в строительном деле? Что картофель, завезенный испанскими конкистадорами из Америки, чтобы потешить своего короля, станет в Европе едва ли не основной продовольственной культурой и спасет от голодной смерти миллионы людей? Я беру примеры из истории науки и культуры, поскольку они ближе преобладающим здесь представителям научно-технической мысли.
Эркотти многозначительно откашлялся.
— Теперь, — продолжал он, — я перехожу к сути своего сообщения. Как часто бывает, проблему, которая кажется головоломной, оказывается возможным решить самым немудреным способом. Вот он: раз нельзя угадать нужные факты, значит, надо фиксировать всю их совокупность.
В зале зашумели, задвигались, послышался смех, часть аудитории зааплодировала.
— Вы это всерьез? — раздался выкрик.
— Надеюсь, — возразил с достоинством президент, — никто не допускает, что Общество историков
