Бегич рассчитал, что построит своих всадников на том берегу в двадцать рядов, по тысяче в ряду. У каждого воина по тридцать стрел. На рысях при подходе каждая тысяча выпустит по шесть тысяч стрел на русов, под таким дождем стрел пусть стоят, много ли их останется? Двадцать рядов стену пробьют, пусть три, пусть четыре ряда ломают копья, а еще ряды, а еще ряды... Нет, не остановить русам потока конных сотен!
Ударили бубны, взметнулись бунчуки туменов, поднялся бунчук Бегича, затрубили трубы, и ордынцы сотнями кинулись в воду. Копи плыли, выгребая на берег. Вот когда русам бить, а они отошли от воды. Быть им битыми!
Князь Дмитрий вышел из шатра, с ним Олег, стал рядом. Дмитрий шептал молитву, Боброк подозвал Дмитрия Монастырева, — под его началом действовать стрелкам.
— Иди! — обронил он всего лишь одно слово.
Развернули перед шатром черное знамя московского войска с белым шитьем Нерукотворного Спаса. Выстроились тумены Бегича. Ударили бубны, посылая ордынцев в бой, снялись первые тысячи.
Первые тысячи повел в бой эмир Ковергуй. У него под началом пять тысяч всадников. Его пять рядов должны проломить копья пеших. Он был уверен, что от крика, от конского топа, от конского храпа побегут русы.
Луки готовы пустить стрелы. Ближе и ближе проклятый строй копейщиков. Шевельнулись длинные копья и наклонились встречь лаве всадников. Ковергуй ждал этого, он был уверен, что стрелы достанут русов, копья не защищают от летучей смерти. Тысяча шагов осталась до русов. Почему же их конные не идут навстречу? Стоят, как и пешие. Стоят, а конным стоя принимать удар конных — это гибель.
Никогда еще Боброк не видел и не слышал залпа из четырех тысяч самострелов, не видел и Дмитрий, не видел князь Андрей Ольгердович, не видел Тимофей Васильевич, московский окольничий, ничего не ведали о силе залпа из самострелов князь Олег, Даниил пронский и рязанский боярин Назар Кучаков.
Звон пружин, опустивших тетиву, заглушил конский топот и визг ордынцев, полет четырех тысяч стрел рванул воздух как громом, удар стрел о цель отозвался горным обвалом. В первую тысячу всадников пришло четыре тысячи железных стрел. Второй ряд ворвался в мятущихся коней, перескочил через павших всадников. Вторая тысяча ордынцев получила еще две тысячи стрел.
И этот ряд Ковергуя был повержен, пал, пронзенный насквозь железной стрелой, и сам Ковергуй.
Третья тысяча всадников вырвалась из смертной полосы, потеряв стройность. Ей дали выровняться, ордынцы успели пустить стрелы, но стрелы были встречены колыханием длинных копий с повязанными у наконечников конскими хвостами и потеряли убойную силу. На расстоянии в пятьсот шагов в тысячу всадников третьей линии пришло еще две тысячи железных стрел.
Остановились бы и четвертый и пятый ряды тумена Ковергуя, да жали на них задние ряды. Четыре тысячи железных стрел в грудь двум тысячам всадников. Залп не по цели, залп по сплошной стене всадников.
Мешая строй, не лавой, а тучей, перекатились еще две тысячи всадников через убитых. Метались кони, бились на земле, топтали раненых. Не шелохнулся строй пеших воинов, стальная дуга наклонилась в напряжении. Достать до копейщиков, другого и нет в мыслях у ордынцев, ярость и отчаяние, отчаяние и ярость. Два залпа один за другим, четыре тысячи железных стрел в упор, с расстояния в двадцать пять шагов. Этот удар не стрел, это все равно что удар копий.
Между всадниками тумена Бегича и строем копейщиков не осталось ни одного ряда. Бегич вел своих нукеров, Бегич рвался к пешему строю, Хазибей и Корабалук рвались к конным русам.
Никто не поднимал лука, загородились щитами от смертоносных стрел, должны они иссякнуть. Бегич не поверил своим глазам. Он слышал, что трубы русов подали какой-то сигнал. Он даже не понял, что случилось, ему сначала показалось, что его конь убыстрил бег. Нет! Конь шел мелкой рысью, пеший строй русов перешагнул через мертвые ряды ордынцев и шел навстречу, выставив копья. Пешие шли на конных, нигде не изломав линии строя длинной в поприще. Так пахари, так ремесленники не ходят, так могли ходить, только воины Александра Двурогого. Подумалось было, вот о чем надо упредить Мамая! Орде конец! Подумалось, и пал Бегич, пронзенный стрелой. Стрела пробила щит, пробила стальное зерцало арабской работы и вышла из спины Бегича. Падая, он видел, что валится небо на его воинов.
Вновь затрубили трубы в стане русов. Дмитрий подал знак к удару конным полкам.
В полку правой руки впереди шли в три ряда, по две сотни в лице, всадники, закованные с головы до ног в железо, на конях, одетых бронею. Нагрудники у коней с острым тарчем, на лбах острые шишаки. Литовские рыцари, псковичи и половчане тронулись мелкой рысью, выставив вперед тяжелые и длинные копья. Как нож входит в мокрую глину, так они врезались в смешанную толпу ордынских всадников, не давая ордынцам ни повернуться, ни сойтись на сабельный удар.
Тимофей окольничий развертывал конный московский полк, тесня ордынцев на копья пешей рати. А из густого леса копий вылетали железные стрелы, разя без пощады. Даниил пронский вывел рязанскую дружину. Впереди дружинников мчался рязанский воевода Назар Кучаков.
Ордынцы сцепились врукопашную. Не обучена рязанская дружина биться в строю. Каждый за себя, отважно, смело, дерзко, но рассыпались в поединках. И пал от ордынской сабли Назар Кучаков. Выдали его боярские доспехи, закружили его трое ордынцев и порубили.
Задержка в беге стоила жизни темнику Хазибею. Ачи-хожа не перевел запасного тумена на русский берег. Он дал сигнал к отступлению, чтобы своим не затруднять переправу через Вожу.
Пали темники Корабалук и Кострок. Кованая рать Андрея Ольгердовича сбросила в реку левое крыло ордынцев, Тимофей Васильевич завернул московский конный полк на подмогу рязанцам и пронцам.
Московские конники обучены биться, не ломая строя. Они шли по полю, будто боронили поле смертной бороной. Еще раз довернул Тимофей Васильевич московский конный полк и погнал ордынцев в реку.
Нет, не трусливы ордынцы. Те, что перебежали через Вожу, остановились, построились и били из луков, отгоняя от реки русских всадников, прикрывая отступающих. Конные сотни русских войск отошли от реки, из пешего строя выступили стрелки. Осталась на их долю работа — иссечь стрелами оставшихся ордыцев.
Дмитрий стоял на холме. Молчал, стиснул губы, не работал ни копьем, ни мечом, а по лицу струился пот, в черных глазах стыли слезы. Знал, что готовил, но и сам не ведал, какую приготовил силу на великого врага, на оскорбителей, грабежников, на терзателей русской земли.
Тихо стоял рядом Олег, губы его шептали:
— То и во сне не приснится, то и ворожея не наворожит!
Стрелки отжимали залпами ордыцев от реки, охватывая полумесяцем тех, кто не успевал перебежать Вожу. Пришла стрела из лука, умел ордынец стрелять, сызмальства был обучен на скаку бить без промаха. И снос бокового ветра учел, и стрелу послал точно, выцеливая шею воина на стыке кольчуги и шлема! А может быть, и случайная то стрела, как судьба. Пришла стрела в шею Дмитрия Монастырева, белоозерского наместника и воеводы стрелков.
Изрубить тысячи человек, даже если бы они и не сопротивлялись, время и силы нужны. Ордынцы, стиснутые, сжатые со всех сторон, пытались огрызаться, конные кололи копьями, стрелки били стрелами, давили длинные копья пеших воинов. Вода в Воже окрасилась кровью и выступила из берегов.
Затрубили трубы.
На холм к шатру Дмитрия принесли Дмитрия Монастырева и рязанского боярина Назара Кучакова. Кем был Монастырев для русского воинства, то ведали князь Дмитрий и Боброк. Омрачила эта смерть воинскую победу. Дмитрий опустился на колени и молвил:
— Записать навечно в поминание Дмитрия Монастырева, князя русского, и рязанского боярина Назара Кучакова. Поминать их во всех русских церквах!
Первым заговорил Андрей Ольгердович.
— Видел я, брат мой старейший, много битв... Бился с немецкими рыцарями, ходил на Орду, водил полки с отцом. Скажу, закатилась звезда Орды! С твоим войском готов идти в любые страны, нет силы, способной его остановить, как не было силы, что могла бы остановить войско Александра Македонского.
— Слова твои, брат мой Андрей, радуют мое сердце,— ответил Дмитрий.— Я никуда не собираюсь
