Авла.
Потянувшись зачем-то через стол, Ультим подтолкнул старика; тот выронил редьку, которую разглядывал, точно диковину, и она покатилась по полу прямо под ноги идущему Грецину.
Толстяк управляющий, никакими заклинаниями не осиливая винного одурения, поскользнулся, едва не упал, с грохотом двинув колченогий стол, ухватившись за него, причем поставленная для ужина посуда задребезжала, похлебка расплескалась из огромной миски, а мальчик забредил еще боязливее:
– Идет... Авл идет...
– Я те научу редьку есть! – огрызнулся Грецин, грозя кулаком свинопасу.
– Старый обжора съел все твои гостинцы, – сказал Ультим сестре.
– Пусть! – отозвалась Амальтея равнодушно.
Балвентий поднял редьку с пола и спрятал в небольшую сумку, висевшую у его пояса.
– Я те упрячу в Сатуру вместе с жертвенными редьками!.. – ворчал на него Грецин, – дай настать празднику!.. Я те вместе с Авлом упрячу...
– Ты его не упрячешь! – резко крикнул всеми забытый Вераний, – этой мой отец.
И подбежав, он крепко обнял дряхлого свинопаса, которому в эти минуты, как и Грецину, только от другой причины, было трудно растолковать, в чем дело.
ГЛАВА XX
Ссора из-за свинопаса
Семья управляющего с гостями уселась за ужин, но едва они начали есть похлебку из общей миски, как вошли новые гости – деревенские старшины с отцом спасенного мальчика. Поздоровавшись с хозяевами, эти люди принялись осторожно шептаться, с сильнейшим любопытством выспрашивая обо всех подробностях дела: где нашли мальчика, в какой позе, глубоко ли его засосало, что он говорил и т. п.
Они стали басить все громче и громче, приблизились и обступили лежащего, навязывая каждый свои советы, противоречащие мнениям других.
– Он еще не согрелся?
– Нет... видишь, его трясет... так и подбрасывает!..
– Хорошо бы ему дать горячего вина!..
– Давали... не помогает.
– А по-моему – лучше масла с медом.
– Стошнит.
– Это-то и в пользу.
– Тут на столе есть немного масла, для полбяной каши поставили.
За ужином, однако, общая беседа перешла на другое: поселяне стали хохотать, слушая рассказы Тита и Ультима о том, как перед этим будущий тесть и жених, напившись допьяна раньше пира, чуть не отдали Амальтею замуж за Балвентия, с переименованием в Стериллу, если б этому не помешал Прим; признание Веранием свинопаса за отца они тоже приписывали его выпивке с тестем, но тот еще более рьяно принялся доказывать достоверность своего родства со стариком, который уже давно, с первого взгляда, показался ему похожим на кого-то давно не виданного и, ущемляя свой нос между пальцами, он стал допрашивать Балвентия, зная, что поселяне не поймут этой символики, не видавши его носа в клещах.
– Ты вейент?
– А вейент я, вейент.
– Тебя прежде звали не Балвентием?
– Всегда Балвентием... всегда.
– Да ты уж это позабыл от старости, от побоев... (сигнал) ты не помнишь, как тебя звали.
– Не помню, не помню...
– Ты был извозчиком? Перевозил клад?
– Да ведь ты говорил, будто твой отец убитый полководец, – перебил Прим и насмешливо и злобно.
– Конечно... – ответил Вераний, – из извозчиков он чудесами храбрости...
– Балвентий-то?
– В молодости он был не таким... он... ах!.. это такая длинная, такая дивная эпопея, что я вам ее расскажу когда-нибудь после и не всем, а лишь старшим, самым достойным моего уважения, а теперь я только торжественно произношу мой обет: вы все свидетели... до тех пор, и пока я не докажу вам неопровержимо, что Балвентий мой отец и пока я не добьюсь его освобождения... у нас в Вейях есть могущественная родня... они заставят Турна дать моему отцу свободу, отпустить его домой на родину, – до тех пор я не женюсь на Амальтее.
Вераний обвел все общество каким-то особенным, властным, точно магнетическим, взором, встал из-за стола, с насмешливо-утрированным почтением отвесил чересчур низкий поклон и тихо вышел.
Пирующие глядели вслед ему молча, разинув рты, пока Тит, лодочник не последовал за ушедшим, говоря:
– Я провожу его; он так пьян, что, пожалуй, свалится в трясину.
– Я говорила тебе, отец, – сказала Амальтея, – говорила, что ничего хорошего не выйдет, потому что
