Широкие окна ее глядят на просторную каменную галерею, идущую вокруг всего дворца.
Посреди опочивальни непомерно высокое и пышное ложе под балдахином.
Мажордом вводит губернатора.
Мажордом. Нет ли приказов, сеньор губернатор?
Санчо. Есть. Оставьте меня одного, мне спать хочется.
Мажордом удаляется с поклоном.
Санчо потягивается сладко, предвкушая отдых. Вскарабкался на свое пышное ложе. Укладывается.
Но едва успевает он закрыть глаза, как оглушительный взрыв звуков пугает его так, что он валится с постели на каменный пол опочивальни.
Гремит оркестр, в котором преобладают турецкий барабан и кларнеты.
Санчо распахивает дверь.
Музыканты играют усердно. Музыка заглушает протестующие вопли Санчо.
Наконец он хватает дирижера за руки, и оркестр умолкает.
Санчо. Что это значит?
Дирижер. По этикету музыка должна играть у дверей губернаторской спальни, пока он не заснет.
Санчо. Пока он не умрет, хочешь ты сказать! Под такую колыбельную и пьяный не задремлет. Эй, стража!
Входит офицер с четырьмя солдатами.
Санчо. А ну, заточите его в подземелье. Месяца через два-три на досуге я займусь его делом.
Дирижер. Сеньор губернатор, пощадите, мы люди подневольные! Нам приказал играть сеньор мажордом.
Санчо. Ах вот чьи шуточки! Известно вам, где его спальня?
Дирижер. Так точно, известно.
Санчо. Хочешь избежать подземелья — веди туда своих голодраных шакалов и войте, дудите, гремите в барабан у мажордома под ухом. У самой его кровати. Пока он, проклятый, не уснет или не околеет. Поняли? Сеньор командир, отправьте с ним солдат! Пусть последят, чтобы приказ был выполнен в точности.
Офицер. С величайшей охотой, сеньор губернатор.
Оркестр удаляется, сопровождаемый солдатами.
Санчо, вздыхая, садится на кровати.
Задумывается.
Санчо. Эх, сеньор, сеньор! За последние годы я так привык делиться с вами тяготами да заботами! Где вы, сеньор мой Дон-Кихот Ламанчский!
Исчезает губернаторская опочивальня.
Дон-Кихот ползает со свечой по полу своей спальни.
Дон-Кихот. Ах, Санчо, Санчо, мне без тебя трудно! Вот уронил я иголку и не могу найти ее, проклятую. А ведь в нее вдет последний обрывок шелковой нитки, что имеется в нашем бедном дорожном запасе. У меня чулок пополз, Санчо. Сеньора Альтисидора настоятельно потребовала, чтобы пришел я на рассвете к павильону в парке побеседовать в последний раз о ее страстной любви ко мне… Я хотел, придя, еще раз провозгласить: «До самой смерти буду я верен Дульсинее Тобосской!» Но не могу же я говорить столь прекрасные слова с дыркой на чулке. О бедность, бедность! Почему ты вечно преследуешь людей благородных, а подлых — щадишь. Вечно бедные идальго подмазывают краской башмаки. И вечно у них в животе пусто, а на сердце грустно. Нашел!
С торжеством поднимает рыцарь с пола иголку с ниткой.
Дон-Кихот. Да, да. Нашел! Санчо, слышишь? Спасен от позора!
Поставив ногу на стул, штопает Дон-Кихот старательно свой чулок.
Легкий стук в дверь.
Дон-Кихот. Иду!
Оторвав нитку и завязав на заштопанном месте узелок, втыкает Дон-Кихот бережно иголку с остатками шелковинки в лоскуток сукна и прячет в шкатулку.
Оправляется перед зеркалом.
Выходит.
Маленький паж в черном плаще ждет за дверью.
Безмолвно паж отправляется в путь по длинному дворцовому коридору.
Дон-Кихот — следом.
Они идут по темной аллее парка. Едва-едва посветлело небо над верхушками деревьев.
И вдруг ночную тишину нарушает глубокий, полнозвучный удар колокола.
Дон-Кихот останавливается. Останавливается и мальчик.
Еще и еще бьет колокол. И издали доносится печальное пение хора.
Дон-Кихот. Кто скончался во дворце?
Паж не отвечает.
Он снова пускается в путь. Дон-Кихот, встревоженный и печальный, — следом.
Все громче погребальное пение хора.
Гремит орган.
Дон-Кихот подходит к высокому павильону. Все окна его освещены. Звонит погребальный колокол.
Дон-Кихот. Где же твоя госпожа?
Паж. В гробу!
Дон-Кихот. Отчего она умерла?
Паж. От любви к вам, рыцарь.
Двери павильона распахиваются. Пылают сотни погребальных свечей. В черном гробу на возвышении, задрапированном черными тканями, покоится Альтисидора.
Придворные толпятся у гроба. Их траурные наряды изящны. Они степенны, как всегда. Стоят, сложив руки, как на молитве. Склонили печально головы.
Герцог и герцогиня впереди.
Едва Дон-Кихот подходит к возвышению, на котором установлен гроб, как обрывается пение хора. Умолкает орган.
В мертвой тишине устремляются все взоры на Дон-Кихота.
Дон-Кихот. Простите меня, о прекрасная Альтисидора. Я не знал, что вы почтили меня любовью такой великой силы.
Рыцарь преклоняет колени и выпрямляется.
И тотчас же едва слышный шелест, словно тень смеха, проносится над толпою придворных. Они указывают друг другу глазами на длинные ноги рыцаря. Увы! После его коленопреклонения петли снова разошлись, дыра зияет на чулке.
Дон-Кихот. Мне жалко, что смерть не ответит, если я вызову ее на поединок. Я сразился бы с нею и заставил исправить жестокую несправедливость. Принудил бы взять мою жизнь вместо вашей молодой. Народ наш увидит, что здесь, на верхушке человеческой пирамиды, не только высокие звания, но и высочайшие чувства. О вашей любви сложат песни, в поучение и утешение несчастным влюбленным. Сердце мое разрывается, словно хороню я ребенка. Видит бог — не мог я поступить иначе. У меня одна дама сердца. Одну я люблю. Таков рыцарский закон.
Он снова преклоняет колени, и, когда встает, смех делается настолько заметным, что рыцарь оглядывается в ужасе.
К прежней дыре на обоих чулках прибавились три новые, чего рыцарь не замечает.
Дон-Кихот
