стараясь не выделяться из общего ряда. На нем был длинный синий плащ и новая, но почти уже потерявшая форму шляпа. Его появление не привлекло внимание окружающих. В толпе почти не раз говаривали, а если где-то раздавался робкий шепоток, то тут же и смолкал под строгими взглядами храмовых стражников, шедших по бокам от процессии.
Рекина сопровождал слуга Чирса, ловкий тип с удивительно плоским лицом и раскосыми глазами. Некоторое время владетель мучительно размышлял, где он мог его видеть, но так и не припомнил. Толпа остановилась, Лаудсвильский вытянул шею, пытаясь через головы впереди стоящих разглядеть, что же там происходит. Толпа разделялась на множество ручейков и медленно вливалась в мрачное каменное строение, поразившее много повидавшего Рекина своими размерами. Это грандиозное сооружение возвышалось над толпой на несколько десятков метров, и рядом с ним люди казались Рекину муравьями, а может быть и являлись таковыми. Ритм барабанов ускорился, послышались гортанные выкрики стражников, и люди, подчиняясь ритму и приказам, почти побежали.
— Это Храм? — спросил владетель провожатого.
— Это Чистилище. Здесь очищаются от пороков и преступных помыслов рабы Великого.
Лаудсвильский, подчиняясь общему порыву, почти вбежал под своды мрачного здания. В Чистилище было темно, как в склепе, и почти так же душно. Владетель едва не упал, запутавшись в полах плаща, но был подхвачен не слишком дружескими руками и водворен на отведенное место рядом с сотнями таких же, как он, растерявшихся людей. Стражники Храма поддерживали в Чистилище строгий порядок. Лаудсвильский подумал, что ему, пожалуй, повезло, запросто мог заработать бичом вдоль спины. Храмовики не церемонились с горожанами — свистящие удары то и дело разрывали спертый воздух, но в ответ никто не издавал ни звука, словно бичи опускались на плечи набитых соломой кукол. Глаза Лаудсвильского постепенно привыкли к полумраку. Здание изнутри выглядело не менее величественно, чем снаружи. Особенно поражали его размеры — владетель не предполагал, что можно собрать такое количество людей под одной крышей.
Пот градом катился по его лицу, спина в пять минут стала мокрой, но он не жалел, что пришел сюда. Зрелище, открывшееся его глазам, было воистину величественным. Толпа горожан с поразительной быстротой заполняла пустое пространство, гигантской воронкой сбегающее к площадке в центре Чистилища, напоминавшей размерами арену для поединков в родном Лаудсвильскому Бурге. Сто мужчин, облаченных в блестящие доспехи, прошествовали мимо оказавшегося в первых рядах владетеля и выстроились на арене полукругом.
— Первые Мечи Храма, — подсказал плосколицый слуга. Лаудсвильскому показалось, что он увидел среди латников Беса, но, возможно, его просто подвели глаза. Зато Чирса он узнал сразу. Тот стоял в облитом серебром плаще среди своих немногочисленных собратьев посвященных, и неровный свет горевшего на помосте огня освещал их не подвижные фигуры.
Вздох, подобный легкому ветерку, пронесся по огромному залу, и наступила мертвая тишина, почти невероятная при таком скоплении народа. Мерно ударил невидимый колокол. Облаченный в роскошную золотую хламиду человек появился в центре помоста, держа в вытянутой руке жезл. Постояв немного, он взмахнул этим жезлом и опустился в невидимое кресло. Владетель мог бы поклясться, что это кресло. Положение спины, рук и ног жреца показывало, что он сидит, но тем не менее ни трона, ни кресла под ним не было. Позолоченный жрец, казалось, висел в воздухе в довольно забавной и нелепой позе. Однако никто не засмеялся. Лаудсвильский уловил на лицах соседей страх, и ему стало не по себе.
Огонь в золотой чаше взлетел к потолку, осветив едва ли не весь огромный зал до самых отдаленных и темных уголков. Трое одетых в желтое служителей Храма вывели на помост обнаженного человека.
— Барак, — выдохнул стоящий рядом с владетелем слуга Чирса и тут же прикусил губу.
Имя, произнесенное плосколицым, ничего не говорило Лаудсвильскому, но по реакции серебряных жрецов он догадался, что этот худой, заросший жидкой бородой старик участвует в церемонии по принуждению. Благородный Рекин не раз видел казнь, случалось, и сам отправлял людей на виселицу, а потому был слегка разочарован тем, что его ожидания закончились столь банальным зрелищем. Видимо, старик уж очень насолил Храму, если проводить его в последний путь явились все верховные жрецы Великого.
Одетые в желтое служители Храма повалили Барака на помост и застыли над ним с обнаженными кинжалами в руках. Хриплое дыхание жертвы и палачей разносилось по всему залу. Сидящий на невидимом троне жрец взмахнул жезлом. Барак вскрикнул и затих. Жрецы принялись орудовать кинжалами. Лаудсвильский вздохнул — храмовики в своих развлечениях могли бы быть и поизобретательней. Наконец жрецы выпрямились, издав при этом торжествующий крик, в руках они держали голову, руку и сердце Барака.
— Хвала Великому. — Верховный жрец поднялся с невидимого трона. И сразу же полилась музыка, тихая и печальная. Все собравшиеся в Чистилище люди качнулись навстречу этой нежной мелодии. В огромном зале зазвучали голоса тысяч людей, слитый чьим-то гигантским усилием в единый мощный глас хвалы Великому. Потрясенный Рекин пел вместе со всеми, не отдавая себе отчета в том, что за слова срываются с его уст. Слезы благодарной радости катились по его лицу, он задыхался от счастья и от ощущения причастности к Храму. Хвала Великому, хвала посвященному Геронту, его Правой руке!
Краем затуманенного сознания Рекин чувствовал ужас всего происходящего, но не в силах был сопротивляться нахлынувшему на него безумию. А музыка все лилась, тихая и печальная, унося людей далеко-далеко, к подножию Небесного трона. Казалось, что все это будет продолжаться вечно: то ли сон, то ли явь, нечто неопределенное, но бесспорно возвышенное. Плосколицый слуга Чирса тоже пел и глаза его сияли радостью. Рекин задохнулся от любви и к нему, и ко всем собравшимся в этом зале, но особенно к верховному жрецу Геронту.
Жрецы-палачи подошли к пылающей чаше и швырнули в огонь голову и руку Барака. Сердце его поднесли Геронту, и тот спокойно наступил на него ногой. Несмотря на переполнявшую его радость, Рекин содрогнулся от отвращения. Прозвучали последние аккорды нежной мелодии, люди постепенно приходили в себя, смущенно поглядывая друг на друга. Правая рука Великого верховный жрец Геронт исчез так же таинственно, как и появился. Потрясенная толпа, подгоняемая ударами бичей, потянулась к выходу.
В этот раз Лаудсвильскому не повезло, храмовый стражник достал-таки его по плечам хлестким ударом, но владетель не почувствовал боли. Он медленно приходил в себя после всего пережитого. Окончательно очнулся он только на улице. Расторопный слуга выдернул сомлевшего владетеля из толпы и узкими переулками повел его к дому посвященного Чирса.
Глава 6
ЕЛЕНА
— Хватит, благородный Рекин, — поморщился Чирс — Я понимаю твое состояние, но пора взять себя в руки. И запомни: управлять овцами в загоне не так уж сложно, достаточно показать им кнут и пообещать много свежего корма. После этого они будут радостно блеять при виде твоих грязных сапог. Нет здесь никакого колдовства, а есть точный расчет и знания, накопленные поколениями. К сожалению, эти знания вырождаются в откровенное шарлатанство. Ты видишь не рассвет Храма, а его медленное угасание.
Чирс придвинулся почти вплотную к Лаудсвильскому, темные глаза его холодно заблестели:
— Найди мне амулет, Рекин, и я осыплю тебя золотом с головы до ног.
Посвященный Чирс был сегодня уж слишком откровенен. Рекин и раньше догадывался, что возня вокруг утерянной реликвии Храма началась неспроста, но он никак не предполагал, что все это так серьезно. Скользкие мысли появились в голове владетеля, но, взглянув в холодное и насмешливое лицо Чирса, он от них отказался.
— Ты разумный человек, благородный Рекин, а мне всегда хотелось, чтобы разумных людей в этом мире было больше, а главное — чтобы они жили подольше.
Лаудсвильскому стало не по себе. Его пытались втянуть в заговор, целей которого он не знал, да и не хотел знать.
