воспрянет из пепла, но люди станут говорить о нем как о королевстве, состоящем из одних женщин?
Хёгни снова рассмеялся.
— И с кем же ты собираешься биться, Гуннар? С гуннами? Римлянами? Сначала тебе придется сразиться с франками, если ты лишишь жизни одного из них. А пока они — наши единственные верные союзники.
— Но если мы сумеем доказать им, что у нас были причины… Время пришло, говорю тебе. У нас есть такая возможность. Не будем же по-женски прятаться от нее! Ты недальновиден и не знаешь мира, брат. Ты как червь, который ползет целый день по земле и не видит, что творится за ближайшим листом. Что такое жизнь одного человека по сравнению с будущим целого народа?
— Человек, о котором ты говоришь, — твой побратим. И у тебя нет доказательств того, что он нарушил…
— Нет? Подними голову и посмотри на верхушки деревьев!
— Ну, я поднял голову. И вижу, что ты — всего лишь мечтатель. Ты говоришь так, как говорил, когда мы были мальчишками. Это золото ничего не изменит. Его слишком мало. Золото привезли сюда на одной лошади. Да, конечно, с его помощью можно выкупить кого-то из наших слуг в следующем году, но что будет через год после этого? А дальше? В конце концов мы станем такими же, как сейчас: небольшим племенем, окруженным империями. У нас нет иного выбора: мы должны продолжать жить, как раньше: сеять и собирать урожай, рожать детей и надеяться на то, что наше будущее станет лучше настоящего.
— Червь! Неужели тебя не тяготит, что сейчас мы способны одолеть разве что дикого кабана? Что мы проводим вечера как женщины, беседуя о домашних заботах? Неужели тебя устраивает такая жизнь?
— Я счастлив быть таким, какой есть. Я — семя, из которого в будущем…
Гуннар схватил Хёгни за плечо и резко встряхнул.
— На этот раз боги на нашей стороне. Таких ураганов еще никогда не бывало! Да это же ураган внутри урагана! Боги устроили его возле нашего порога, чтобы показать, что пришло наше время. И если мы выступим вперед, то они поведут нас, мы получим их защиту! Станешь ли ты отрицать, что боги хотели нам что-то сказать?
Хёгни высвободился из его хватки.
— Признаюсь, меня это озадачило.
— Ну?
— Все равно нельзя нарушать кровную клятву без веской причины.
Гуннар резко всплеснул руками.
— Да есть у меня причина. Именно это я и пытаюсь тебе объяснить! Неужели ты думаешь, что я способен нарушить такую клятву просто так?
— Ты еще не спрашивал Брунгильду об этом.
Гуннар опустил руки.
— Спрошу.
— Ты это уже говорил. Спросишь, когда женишься на ней. А пока не вижу смысла это обсуждать.
Гуннар покачал головой.
— Разве ты не понимаешь? Тогда будет слишком поздно. Он к тому времени гоже женится, а его наследник уже станет расти в утробе нашей сестры. Это нужно сделать до свадьбы.
— А как же франки?
— Мы можем отдать им часть золота и сказать, что это все сокровище.
Хёгни отвернулся.
Гуннар сверлил его затылок пристальным взглядом. Спустя какое-то время Хёгни снова обратился к брату.
— Ты должен спросить ее немедля, — сказал он.
— Не могу. Боги хотят, чтобы она стала моей женой. Ее руны так же ценны, как золото Сигурда. Именно поэтому боги послали ее мне. Ты сам видел, что бывает, когда я ей перечу. Я не должен рисковать и настраивать ее против себя до свадьбы.
— Ты должен спросить ее сейчас, иначе я не стану участвовать во всем этом.
Повисло долгое молчание. Потом Гуннар заговорил:
— Хорошо. Сделаем по-твоему. Я спрошу ее.
Когда Гуннар произносил эти слова, я уже ползла обратно на тропинку. Я слышала, как Хёгни что-то сказал в ответ, но уже не могла разобрать слов. Отойдя подальше, чтобы братья меня не увидели, я вскочила и побежала. Я неслась изо всех сил, прижимая одну руку ко рту, чтобы не кричать, чтобы меня не стошнило, а другую — к сердцу, стараясь не дать ему разорваться надвое. Теперь мне не было никакого дела до зыбучих песков и волков. Я думала только о Сигурде. Я спешила к Сигурду, чтобы предупредить его. Мне как-то удалось выбраться на первую тропинку, и тогда я помчалась еще быстрее. Но, добежав почти до края леса и услышав ровный звук топора Сигурда, я заставила себя остановиться и все обдумать. Глядя сквозь деревья на Сигурда, я поняла, что чуть не совершила опрометчивый поступок. Мне стало ясно: расскажи я Сигурду о том, что слышала, — и у него появятся достаточные основания для убийства заговорщиков. Я спряталась за деревьями и попыталась успокоиться. Я должна что-то сделать, но так, чтобы братья не погибли в результате моих действий.
Мне никак не удавалось навести порядок в обрывочных мыслях, успокоить лихорадочно бьющееся сердце и остановить текущие из глаз слезы. Я бросилась на землю и стала смотреть на покрытый мхом холмик. Слезы застилали взор, но я заставила себя собраться. Спустя какое-то время я стала дышать ровнее. Гуннар упоминал о недальновидности. Насколько же недальновидна была я сама? Какой-то демон внутри меня уговаривал не делать ничего и позволить событиям принять их собственную форму, не искаженную моими желаниями. Гуннар прав — клятва на крови нарушена. Лишить Сигурда жизни и присвоить его золото — вполне возможное отмщение. Есть ли у меня право вмешиваться? Если бы отец был жив, я бы ответила на этот вопрос отрицательно. Но что, если Гуннар ошибается? Правда, это маловероятно… Однако имеет ли это значение, когда речь идет о будущем всех бургундов?
Я не могла думать. Мысли мои оставались лишь какими-то тенями, и я не в силах была довести ни одну из них до логического вывода. Я встала и направилась обратно в лес. Шла, сгорбившись, как старуха, глядя наземь. Я скажу братьям, что слышала их разговор, а затем паду на колени и стану молить не делать того, на что они решились. Я выхвачу у Хёгни его короткий меч, висящий на груди, и пригрожу убить себя, если они не согласятся.
Я остановилась. Если я скажу им, что мне известно об их замысле, не заставит ли их это поторопиться с его воплощением? Они знают, что мне нельзя доверять в том, что касается Сигурда. Я развернулась и пошла обратно, теперь уже медленнее. Дойдя до границы леса, спряталась за теми же деревьями, которые стали свидетелями моего недавнего смятения. Проведя рукой по лицу, я заметила, что оно отекло и покрылось царапинами от попыток вызвать физическую боль, чтобы отвлечь от мук разума. Сигурду будет достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, что случилось нечто ужасное. И я не могу вернуться в дом, не вызвав любопытства у матери или Брунгильды.
Я села, вытянув ноги и опершись спиной о дерево. Листвы на нем уже не осталось. Небо над головой было холодного голубого цвета, как глаза Брунгильды. Желанное спокойствие приходило ко мне постепенно. Теперь мне казалось, что я стала слишком спокойной. По непонятной мне причине разум мой сосредоточился на тонких голых ветках, сквозь затейливый узор которых виднелось небо. Наверное, я даже уснула, потому что голубизна и серебро вокруг меня вдруг сменились на сплошную серость, а та, в свою очередь, — на пустоту. Потом пустота снова стала голубой и серебристой, и в момент этого перехода мой разум обрел ясность. Мысли стали похожи на серебристых рыбок, плавающих в чистых водах, и я наблюдала за их неторопливым движением без всякого труда. Теперь я знала, что делать.
13
Брунгильда вышла из дома. Будто желая убедиться в том, что за ней никто не наблюдает, она
