фашистами территории и нанести удар по самому логову врага — Берлину.
Приведу такой случай. 13 сентября намечался отдых, и я отправился в Москву — навестить свою квартиру. Встретил соседа. Он любезно пригласил меня отобедать по месту работы. Я согласился. Зашли в маленькую столовую, и пока сосед хлопотал с заказом, я просматривал газеты. В «Правде» была напечатана корреспонденция о вручении нам гвардейского знамени. Там упоминалась и моя фамилия.
— Посмотри, Григорий Карпыч, о нас пишут, вот и снимок нашего полка.
Сосед стал просматривать газету и, обнаружив там мою фамилию, резко повернувшись, спросил:
— А разве ты летал на Берлин?
— Летал, а что?
— Да чего же ты мне раньше не сказал?
Бросив завтракать, он куда-то исчез. Я позавтракал и снова принялся за газету, по тут возвращается Григорий Карпович и торопливо зовет:
— Пойдем.
— Куда?
— К наркому. Он мне дал задание во что бы то ни стало найти живого летчика, бомбившего Берлин, и привести к нему. «Я хочу, говорит, посмотреть своими глазами, из чего сделаны те смельчаки, которые летали бомбить фашистское логово в то время, когда немец стоит под Москвой».
Заходим в кабинет. Навстречу нам встает и выходит из-за стола Петр Георгиевич Москатов. С приятной улыбкой на лице он подходит ко мне, берет за обе руки и чуть ли не по-гоголевски произносит:
— Ну-ка покажись, какой ты человек, и с чего ты сделан, если бомбил Берлин. Дай взгляну на тебя. Давно я ждал этой минуты.
Я представился уже с непривычным пока новым званием: «Гвардии майор Швец по вашему приказанию явился». Петр Георгиевич усадил меня в кресло и до мельчайших подробностей расспрашивал о жизни, боевой работе, о дальних полетах и особенно о полете на Берлин.
— И сколько же у вас боевых вылетов?
— Следующий будет сотым.
— И все они за линию фронта? — засыпал нарком меня вопросами. — Да ведь вы сидите всегда на пороховой бочке с зажженным фитилем. Неужели вам не страшно?
— Петр Георгиевич! Не страшнее, чем с обнаженной саблей нестись на коне навстречу белякам, у которых в руках тоже обнаженные сабли, как это было у вас в гражданскую.
— Ну, там было гораздо проще, — ответил мой собеседник и на какое-то время замолчал, вошел в себя, видимо, вспоминая какой-то эпизод из своей боевой жизни. Я ему не мешал, затем, как бы очнувшись, он поднял на меня живые глаза.
— Ну вот, а вы говорите, — как бы отвечая на его думы, подытожил я.
— Да, но смена у нас достойная. Вы богаче нас. И силой и духом. Оттого и такие смелые. По- настоящему смелые…
Проводив меня до порога, Петр Георгиевич взял снова мои обе руки в свои, пристально посмотрел мне в глаза и сказал:
— Ну, дорогой мой, желаю быть тебе Героем Советского Союза и надеюсь на встречу уже с Героем.
— Есть быть Героем Советского Союза! — четко по-военному ответил я и раскланялся.
Так состоялась моя встреча с членом Советского правительства, Народным Комиссаром Трудовых Резервов П. Г. Москатовым. Полет на Берлин действительно вызвал у людей большую сенсацию, если такой занятый человек, как нарком, уделил беседе с участником полета столько времени.
А завтра снова в полет. Первый полет экипажа гвардейцев в гвардейском полку.
Сталинград
Во второй половине сентября мы бомбили аэродром занятого фашистами Ростова-на-Дону. После выполнения задания на обратном курсе получили по радио приказ приземлиться не на своей базе, а на другом аэродроме — указывалось, на каком именно. Вскоре сюда прибыли и наземные службы — технический состав, связисты, штабные работники. Прибыл и комиссар эскадрильи Анатолий Яковлевич Соломко. Его присутствие всегда прибавляло нам уверенности. Мы знали: если наш комиссар с нами, можно лететь на боевое задание спокойно. Он позаботится о наших наземных делах, обеспечит всем необходимым, не упустит ни одной мелочи. Анатолий Яковлевич был моложе многих из нас, но считался душой эскадрильи и пользовался у всех летчиков большим уважением.
На другой день Анатолий Яковлевич зашел к нам и спросил:
— Кто знает аэродромы в районе Сталинграда?
— Я знаю, — ответил я. — Учился там.
— Зайдите в штаб.
В штабе я показал на карте известные мне аэродромы и ушел. А вечером нам поставили задачу бомбить их.
Признаться, нас это ошеломило. По сводкам мы знали, что бои идут западнее и юго-западнее Сталинграда, но чтобы так близко к городу… Стало немного не по себе. Летаем-летаем, бомбим-бомбим, а фашист всё прет и прет… Когда же мы его остановим? Раньше летали на запад, потом на юг, а теперь приходится летать почти на восток. Значит, гитлеровцы совсем недалеко от Волги. Что же’ будет дальше? С тяжелым сердцем летели мы на боевое задание.
Сомнения наши развеял комиссар корпуса Федоров. Он довольно часто бывал у нас в полку, а нам казалось, что он всё время с нами — настолько его посещения запечатлелись в памяти.
Комиссар… Лицо, окруженное в нашей армии высочайшим почетом. Еще не видел, не знаешь этого человека, а само понятие — комиссар — уже вызывает у тебя какое-то особое уважение.
Комиссар… Одного этого слова боялись все враги советского строя, начиная от белогвардейцев, интервентов времён гражданской войны, всяких националистов и кончая гитлеровцами.
Комиссар… Особоуполномоченный Коммунистической партии и Советского правительства. Он должен был обладать незаурядными организаторскими способностями и военными познаниями, быть психологом, воспитателем, старшим другом и товарищем, политическим руководителем, уметь силой убеждения, личным примером увлекать бойцов на выполнение поставленной командованием задачи. Кто не отвечал этим требованиям, не мог долго задержаться на посту комиссара. К счастью, такие и вообще-то составляли редкое исключение. Институт комиссаров сыграл важную роль в укреплении Советской Армии на первом этапе Великой Отечественной войны.
Сергей Яковлевич Федоров был и остается в моей памяти образцом настоящего комиссара.
— Ну как, товарищи, устроились? — спросил он, заходя к нам в комнату и осматриваясь. — Ничего, я думаю жить можно. Тепло, чисто, уютно. В тесноте, как говорится, да не в обиде. Как с питанием?
— Всё хорошо, товарищ комиссар, вот только… Как же это? Сталинград!..
И начался разговор. Доверительный, непринужденный. Каждому казалось, что Федоров обращается лично к нему. Он с полной откровенностью, ничего не приукрашивая и не смягчая, обрисовал обстановку, сложившуюся на фронтах. Не просто обрисовал — проанализировал. Успехи врага — временные, Родина требует от своих защитников стойкости, и перелом в ходе, войны наступит, он, быть может, lie столь уж и далек. Эти мысли Федоров выразил с большой силой внутренней убежденности. Комиссар будто снял тяжесть с души.
По специальности штурман, комиссар много летал, почти со всеми старыми летчиками ходил на боевые задания. Не раз приходилось летать с ним и мне. Грамотный специалист, он был в курсе всех технических новшеств, летал уверенно, и когда на штурманском месте я видел Сергея Яковлевича, мне казалось, что он давно состоит в моем экипаже. Даже обращался к нему в полете не как к начальнику, а как
