Командир обошел вокруг самолета, осмотрел его снаружи и, видимо, был разочарован: самолет ничем не отличался от других, разве что надписью «Запорожец» через весь фюзеляж. Затем Лебедев поднялся на крыло, открыл колпак кабины летчика и остолбенел. На сиденье лежали две большие, белоснежные пуховые подушки…
Что здесь за спальня? — возмутился Лебедев.
Перепуганный техник быстро поднялся на крыло и тоже заглянул в кабину.
— A-а, это, товарищ полковник, наш командир так летает — полулежа, — спокойно объяснил техник. — У него спина побита.
И он рассказал то, что знал обо мне.
Полковник выслушал его, слез с крыла и, сказав: «Пусть товарищ Швец зайдет сегодня ко мне», — удалился.
Техники передали мне этот разговор и приказание явиться к командиру дивизии.
«Изобличение» меня уже не пугало. Медицинские работники давно знали мою историю и не придирались. Летаю, выполняю задания — ну и ладно. А ладно ль или не совсем ладно — знали только я, экипаж да еще техники, которым частенько приходилось помогать мне выбираться из кабины после длительного полета.
И вот я в кабинете командира дивизии. Представился. Подавая руку, что он делал редко, Лебедев осведомился:
— Как здоровье?
— Ничего, здоров, товарищ полковник.
— А летаете как?
Помаленьку. Сто семьдесят четыре боевых вылета на счету.
— Ну, а отдохнуть хотели бы?
И, не ожидая ответа, заключил:
— Значит, вот так поступим: оформляйте отпуск и получайте путевку на две недели в подмосковный дом отдыха Востряково.
На следующий день я выехал в дом отдыха.
Благодатная, непривычная тишина… Лепет пернатых обитателей леса, раскатистое кваканье лягушек, доносящееся по вечерам со стороны мелководной речушки… Всё это напоминало мне детство.
Дом отдыха окружен цветниками, к которым ведут посыпанные песком дорожки. За оградой раскинулся обширный парк. Правда, он запущен, зарос бурьяном.
Всё свободное время я проводил в парке, бродил по дорожкам, свободно предаваясь размышлениям, воспоминаниям, иногда даже напевал что-нибудь.
Что подумали бы мои боевые друзья, увидев меня лазающим по зарослям, с букетиком цветов в руках?
Наверно, удивились бы. В самом деле, что за идиллия?
Суровая действительность приучила меня быть строгим и даже «нелюдимым», как отзывались иногда обо мне некоторые мои подчиненные.
А еще не так давно, перед войной, многие считали меня даже немного легкомысленным за мой смех, шутки, привычку напевать…
Постепенно познакомился с отдыхающими. Это были отличные ребята — летчики из других частей, танкисты, артиллеристы. Мы старались держаться вместе. Условились разговоров о фронте не вести. Первое время это удавалось, но разве можно было долго не делиться мыслями о том, что всех нас глубоко волновало, что составляло в то время смысл и содержание жизни всего народа!
После рассказа одного танкиста я сочувственно заметил:
— Бедные вы люди. Всегда в гуще боя, заперты в этой стальной тесной коробке, как в клетке, обзор ограничен, ориентировка трудная. А подбить вас или поджечь — сущий пустяк.
— Это мы-то бедные?! — возмутился танкист. — Да ты что? Мы в самых лучших условиях из всех родов войск. У нас мощная броня, уничтожающий огонь, мобильность и маневренность, проходимость, любое бездорожье для нас — не помеха. Но когда мы смотрим вверх на вашего брата — вот где бедные люди! Да вас же из рогатки сбить можно у всех на виду!
— Да-а, самолеты в зоне артобстрела — жалкое зрелище, — добавил артиллерист.
А я свою профессию летчика не променял бы ни на что другое! — воскликнул я. — Вот в танке мне было бы страшно…
— А мне — в самолете, — рассмеялся танкист, услышав моё признание.
Этот разговор принес мне какое-то удовлетворение. Ведь я в самом деле до сих пор считал, что мы, летчики, находимся в привилегированном положении сравнительно с другими тружениками войны.
А оказывается, нам не то что не завидуют, нас даже жалеют! В общем, на войне каждый сживается со своей стихией.
Последний мой боевой вылет перед отпуском состоялся 3 июня, а на шестое я был приглашен Центральным Комитетом комсомола Украины на радиомитинг молодежи Украины, борющейся за освобождение Родины. Меня пригласили как воспитанника комсомола, боевого летчика. Вместе со мной пригласили и мою семью: Полину Антоновну, мою жену, бывшую комсомолку, и дочь Марию, сегодняшнюю комсомолку.
На митинге были знатные люди — партизаны, летчики, танкисты, знаменитая девушка-снайпер Людмила Павлюченко и другие. Были представители ЦК Компартии и правительства Украины. Открыл митинг Д. С. Коротченко.
Мне предложили выступить. Накануне я написал текст своей речи. Я очень волновался, когда писал, и еще больше — выступая перед микрофоном. Ведь меня слушает родная Украина, слушают партизаны, подпольные работники, возможно, кто-нибудь из друзей, знакомых.
Я рассказал, как мы воюем, заверил, что полны сил и решимости драться до полной победы. Когда говорил о Днепре, о знакомых местах, где приходилось работать и служить, слезы начали душить меня, голос прервался.
…И вот я снова в полку. В мое отсутствие случилось несчастье: мой самолет «Запорожец» не вернулся с боевого задания. Молодой летчик, который пилотировал его, был сбит над целью. Мне предстояло получить другой самолет, полностью переоборудовать его по своему вкусу, проверить в воздухе и быть готовым к выполнению новых боевых заданий. Инженер корпуса полковник Гаткер предоставил мне право выбрать самолет из числа недавно прибывших с завода.
Семь полетов произвел я на новой машине, пока наладил работу всех служб самолета по своему вкусу. Самолет мне понравился своей скоростью, маневренностью, он напоминал мне мой первый самолет, но, кроме того, был более устойчивым на взлёте и посадке.
Проверяли и тщательно подготавливали свои рабочие места и мои товарищи — штурман Николай Кириллов, стрелок-радист Василий Максимов и стрелок Рогачев, бывший прежде в экипаже Александра Краснухина.
Встал вопрос об опознавательном знаке. Прежний ставить не хотелось.
Как-то полковник Гаткер спросил, нравится ли мне новый самолет.
— Как стрела, — ответил я, и тут же мелькнула мысль нарисовать вдоль фюзеляжа голубую, окантованную красным, изломанную стрелу в виде молнии. Экипаж одобрил эту идею, и стрела была нарисована.
С благодарностью я до сих пор вспоминаю симпатичного парнишку гвардии рядового Володю Зайцева, нарисовавшего стрелу. Каждый раз, бывая на аэродроме, Володя наведывался к самолету, по- детски любовался своей работой и с гордостью произносил: — И моя стрела метко разит врага!
Очень красиво получилось. Самолет стал выглядеть как-то внушительней. Глянешь на острие стрелы, и кажется, что даже скорость у него значительно больше, чем у других.
К боевому вылету у меня всё было готово. Предстояли бои на Курской дуге.
Над полем Курской битвы
