Прочитав этот приговор, я почувствовал себя во власти отчаяния. Беспрерывно повторял про себя: как это не годен? Что значит не годен? Именно теперь, когда я, как летчик, больше всего нужен Родине, и вдруг не годен!
Подавленный, я вышел из госпиталя, где проходил эту злосчастную комиссию, и пошел по городу, куда глаза глядят. Некому было рассказать о своем горе, спросить совета. Я и прежде не выносил одиночества, а тут…
Ах, как мне не хватало сейчас Саши Краснухина, моего друга и советчика. А что он сделал бы на моем месте? Покорился бы приговору или боролся? Конечно, боролся бы!
В голове роились противоречивые мысли. Мое сознание как бы раздвоилось, и оба «я» вступили в спор друг с другом. Мне не оставалось ничего другого, как предоставить обоим полную свободу. Пусть решают.
— Что здесь спорить и что решать? Всё уже решено без тебя. Судьба, а от судьбы не уйдешь. Так, видимо, и должно быть.
— Но ты же не веришь в судьбу, ты советский человек и летчик.
— Был летчик, да весь вышел. Скажи спасибо, что дешево отделался: остался жив.
— Но зачем тебе такая жизнь?
— Не надо громких слов. Жить всем хочется.
— Да, жить, именно жить и бороться ради жизни, а не прозябать, когда твои друзья воюют.
— В тылу тоже нужны люди, без крепкого тыла нет боеспособного фронта.
— Но ты летчик, твое место на фронте. Примириться, быть в тылу? В такую годину? Да как ты будешь смотреть людям в глаза? Что скажут твоя семья, друзья, отец?
Отец… Он прошел всю первую мировую войну, имеет три ранения. Устанавливал по заданию партии Советскую власть в своей волости в 1917 году. Отстаивал ее с оружием в руках в гражданскую и опять был ранен. Он гордился мною — военным летчиком. А чем я его порадую?
Когда началась война, он прислал мне письмо с отцовским наставлением быть первым в бою. Рано или поздно война кончится, и придется отчитываться если не перед людьми, то перед своей совестью. А чем отчитаюсь я?
Нет, надо бороться, и я буду бороться. Тыл мне противопоказан, поеду в свою часть. Там мои боевые друзья, там мое место в строю.
А спина ноет, ноет… Ничего, заживет. А как будешь летать? Может, летать и не буду, но всё равно мое место там.
С твердым решением вернуться в часть я и направился в штаб округа.
— Я из госпиталя. Вот мои документы, прошу направить меня в мою часть, четыреста двадцатый авиаполк, — сказал я, подавая решение медицинской комиссии. Но со мной не стали разговаривать. Вид у штабистов был усталый, глаза красные от недосыпания.
Молча офицер взял у меня документ, мельком взглянул на него, сказал: «Зайдите завтра за назначением», — и углубился в свои бумаги. Постояв немного, я повторил просьбу, но не дождался ответа. Пришлось уйти. «Нет, нельзя быть таким нерешительным, — упрекал я себя. — Надо требовать, настаивать, убеждать».
Бредя по улице, я заметил на противоположной стороне мемориальную доску. Подошел ближе, прочитал: «Дом, где родился и жил В. И. Ленин».
Только сейчас я сообразил, что нахожусь на родине Владимира Ильича. Появилось какое-то внезапное облегчение, даже боль в спине как будто утихла.
Я входил в этот дом, испытывая глубокое волнение и чувство надежды. Да, отчетливо помню: надежды. Научная сотрудница уделила мне большое внимание — вероятно, как воину, уже побывавшему в госпитале.
Я слушал рассказ об Ильиче, и мне казалось, что вижу его самого и советуюсь с ним.
Ленин…
Сколько человеческой мудрости воплотилось в нем! Какая сила воли, убежденности! Ленин создал партию большевиков, членом которой являюсь и я, создал Советское государство, гражданином которого выпало счастье быть и мне. И вот сегодня над этим государством нависла грозная опасность, цвет нации с оружием в руках защищает свою землю и свой строй, а мне предлагают уйти с линии огня…
Да чего же я стою, если, будучи военным специалистом, опытным летчиком первого класса, поеду в тыл?! Конечно, будь я гражданским специалистом, я бы, может, и не возражал против работы в тылу, старался бы и там принести пользу. А так — всё время будет мучить совесть, что я — военный летчик, а войну просидел в тылу. Нет, чтобы открыто смотреть людям в глаза, я должен выполнять ту работу, которой меня учила Родина, должен вернуться в свою часть, воевать, бить фашистских захватчиков. И, выходя из Дома-музея Владимира Ильича Ленина, я дал себе слово любой ценой вернуться в полк.
В назначенное время я был в штабе. Флегматичный невыспавшийся офицер подал мне назначение. «Использовать на работе в тылу», — значилось там.
— Скажите, пожалуйста, — спросил я, — где дислоцируется четыреста двадцатый авиаполк?
— Не морочьте голову, вы здесь не один.
— Но я хочу на фронт, — вырвалось у меня.
— Все хотят на фронт. Следующий…
Несолоно хлебавши, с назначением в руках покинул я штаб. Положение осложнилось, но я решил не отступать.
Можно было идти прямо на вокзал, но я умышленно миновал его и вышел к Волге. Могучая река была видна с крутого обрыва во всей своей красоте и раздолье. Глаза летчика привычны к простору, и мне казалось, что я вновь в кабине самолета…
Я спустился к пристани. У причала стоял один-единственный пароход, на палубе расхаживали военные. Я спросил у одного из них, что это за пароход и куда он направляется. Приготовился услышать, в соответствии с законами военного времени, что, мол, отвечать не положено, но, к моему удивлению, офицер неожиданно любезно сказал:
— Это госпиталь, направляется в соседний район.
— Отлично! Возьмите меня с собой, — взмолился я. — Выписали из госпиталя, и теперь возвращаюсь в часть. Возьмите, пожалуйста.
— Да, но мы плывем медленно, с большими остановками, и на месте будем через два дня.
— Это неважно.
— А вы сможете прочитать нам лекцию об авиации, о таранах, о воздушных боях?
— Конечно, смогу.
— Тогда садитесь. Поставим на довольствие, дадим койку — и отдыхайте.
Я ступил на трап. Не сон ли это? Неужели я еду в часть? А вдруг проверят документы и увидят назначение, по которому я должен ехать совсем в противоположную сторону? И я достал этот злосчастный документ, порвал его на мелкие кусочки и незаметно выбросил за борт. Теперь у меня осталась только справка, что я с такого-то по такое-то находился в госпитале и выписан по излечении.
Покончив с этим, я растянулся на койке и уснул сном праведника.
Переформирование
Через два дня я был на месте. Собственно, части здесь давно уже не было, она перебазировалась в Подмосковье. Оставались лишь штабные «хвосты», которые оформляли окончательные расчеты с местными организациями и завтра должны были покинуть город. Так что я прибыл вовремя.
Еще сутки — и я среди своих.
И первое, что я сделал, — направился к командиру полка Николаю Ивановичу Новодранову доложить о своем прибытии.
Встречи с полковником я немного побаивался. Как отнесется он к случившемуся со мной? Как
