медсанбат. Кто знает, как выдержала бы она тогда под Харьковом ужасные бомбежки, если бы не этот старый, с серым морщинистым лицом военврач, бывалый солдат. На них, прорывавшихся из окружения, фашисты вместе с бомбами бросали продырявленные бочки. Раздирающий уши вой заполнял землю. От него, казалось, нельзя было укрыться нигде. Во время каждого такого налета Ратушняк прощалась с жизнью. Но самолеты, надсадно гудя, летели дальше. Военврач первым поднимался на ноги и смешно, по- петушиному отряхиваясь от земли, кричал оглохшей от чрезмерного шума женщине: «Идем, сестра, помогать бойцам!»
…Баранина уже аппетитно потрескивала и кипела в казане, когда за военфельдшером подъехала расхлябанная, с треснутым лобовым стеклом полуторка. Ратушняк попрощалась с военврачом, обняла санитарок. Бедовый старшина роты носильщиков ловко выхватил из горячего казана дымящийся кусок мяса и, сноровисто завернув его в чистую тряпицу, протянул военфельдшеру: «Покормят ли на новом месте?»
…От хутора, где размещался соседний медсанбат, осталось несколько обгорелых печных труб и подобие сарая. Десяток вырванных с корнем деревьев были уложены вокруг глубокой воронки. Дальше виднелась стена палатки с красным крестом, а в самом сарае раздавались женские голоса. Ветхая дверь приоткрылась, и из сарая вышла молодая смуглолицая женщина с восточным разрезом глаз. На ее гимнастерку с мокрой головы ладали частые капли. По знакам различия Элла Федоровна поняла, кто перед ней.
— Товарищ военврач, — поднесла она руку к пилотке, — военфельдшер Ратушняк прибыла в ваше распоряжение!
— Извините, что принимаю вас в таком виде, — протянула ей влажную ладонь военврач, — наши девочки неожиданно обнаружили целую бочку дождевой воды. Как тут было не воспользоваться? Да, я не представилась. Капитан Габидулина. Вне службы просто Галия.
Трудно было поверить, что в этом сожженном дотла степном донецком хуторе сохранилась нетронутой целая бочка мягкой дождевой воды. Она стояла в углу полуразвалившегося сарайчика. Над бочкой на ржавом гвозде качался обрывок такой же ржавой трубки, которая, очевидно, выходила раньше на крышу под водосток.
— Не упускайте случая, — посоветовала Габидулина, расчесывая роскошные иссиня-черные косы, — сейчас девочки принесут свежую простыню и мыло…
Домывались при электрическом свете от медсанбатовских аккумуляторов. Потом вместе ужинали бараниной. Спать легли в палатке, откинув полог.
— Какие здесь огромные звезды! — восхищалась Габидулина, глядя в ночное бархатистое небо.
— Да, звезды у нас большие, южные, — задумчиво ответила военфельдшер.
— Вы местная, из Донбасса? — поинтересовалась Габидулина.
— Из Мариуполя.
— А я из Казани, — вздохнула Галия. — Там у нас звездочки поменьше, но такие же яркие.
Среди ночи их разбудили. Притащили разведчика, подорвавшегося на мине. Через пять минут все были у операционного стола. Оперировала Габидулина, ей помогала Ратушняк. Когда же за свою работу принялись санитары, женщины вышли из палатки.
— Ну что? — кинулись им навстречу друзья разведчика, ожидавшие исхода операции.
— Полежит немного у нас, — сказала Габидулина, — а потом надо в госпиталь отправлять.
— Ну мы наведаемся утром, — пообещали разведчики и растворились в темноте.
Военврач и военфельдшер стояли во мраке, прислушиваясь к звукам ночи. В сотне шагов от них, за печными трубами сожженного хутора, начиналась передовая. Там шла сейчас скрытая, невидимая работа. Все оставшиеся в живых из состава стрелкового полка, взявшего этот безвестный хутор вчера с пятой атаки, зарывались в землю. К медсанбатовской палатке долетали приглушенные звуки, тупые удары заступов, лопат, шуршание осыпающейся сухой земли…
— А вы ловкая, — вполголоса сказала Габидулина напарнице, — и раньше, видно, работали операционной сестрой.
— Была практика, — уклончиво ответила женщина.
На немецкой стороне бледным, мертвенным светом вспыхнули ракеты. Затем заговорили пулеметы. Что-то всполошило фашистов.
До самого рассвета противник не мог успокоиться, а с первыми лучами солнца над обугленным хутором закружился корректировщик — двухфюзеляжный «фокке-вульф», так называемая «рама». Все замерло в траншеях и окопах. Никакого движения. Серые каски и гимнастерки слились с серой потрескавшейся землей. Но разведчик все гудел в утреннем прозрачном небе, что-то внимательно высматривал внизу, на опустошенном огнем и металлом пятачке. Наконец корректировщик ушел, и сразу же начался артобстрел.
В медсанбате появились первые раненые, а когда немцы пошли в контратаку на оставленный ими вчера хутор, раненых становилось все больше и больше. Тяжелые лежали в обеих палатках, в операционной негде было повернуться. Габидулина нервничала, поджидая машину или повозку. Не выдержав, врач оставила вместо себя Ратушняк, а сама помчалась добывать транспорт.
Бой приближался. Несколько шальных осколков уже пропороли брезентовый купол палатки. Забинтованные бойцы с надеждой поглядывали на военфельдшера.
— Скоро отправим, скоро отправим, — успокаивала их Элла Федоровна, хотя сама не была уверена в этом.
Но опасениям вопреки к медсанбату под артобстрелом прорвалась обшарпанная полуторка с треснутым лобовым стеклом.
— Скорей, скорей! — кричал водитель, помогая переносить раненых.
— А где Габидулина? — спросила Ратушняк.
— Не знаю, — мотнул головой шофер, хватаясь за дверцу кабины. — Меня начсандив послал. Едешь? — Он кивнул на место рядом с собой.
Военфельдшер оглянулась на окраину хутора, где оборонялись остатки полка, и отрицательно покачала головой. От всего медсанбата на сегодня осталось четверо: она с Габидулиной да еще санитарки, которых Элла Федоровна отправляла с тяжелоранеными. Случись что в дороге — бойцам нужна помощь.
В небе раздался гул. На хутор заходила тройка вражеских самолетов. Шофер рванул машину с места. Ратушняк же кинулась навстречу ползущему к палатке раненому бойцу, за которым по пыльной земле тянулся кровавый след.
Самолет пикировал на бегущую женщину, его огромная тень накрыла и ее, и палатку, и раненого бойца.
Элла Федоровна упала рядом с солдатом. Пулеметная очередь подняла фонтанчики пыли в каком- нибудь метре от них.
Когда гул самолета затих, Ратушняк с трудом затащила раненого в узкий промежуток между сарайчиком к палаткой. Боец оказался длинным и поджарым. Это был пожилой мужчина с жестким ежиком седых волос, с глубокими складками у рта. Военфельдшер наскоро перевязала его, соорудила из попавшихся под руку дощечек шину. Боец протяжно постанывал, пока военфельдшер делала перевязку, но, как только немецкие автоматчики приблизились и полоснули очередями по сараю, он Молча отстранил женщину и, высунувшись из-за угла, послал навстречу фашистам несколько коротких очередей.
Вражеский самолет снова заходил в пике, и эти двое, лежащие сейчас в пыли за своим ненадежным укрытием, не знали, будут ли они живы в следующее мгновение. Свистели бомбы, взлетали вверх комья земли, доски, покореженная бочка, в которой вчера женщины из медсанбата мыли головы.
…Раненый очнулся от того, что под ним дрожала земля: это с нашей стороны шли танки. Рядом с бойцом, распластавшись и как бы прикрывая его от воздушного стервятника, без движения лежала военфельдшер. Гимнастерка и юбка ее были в крови. Правая нога разворочена осколком. Глаза полуприкрыты.
— Что же ты так, сестрица? — потрескавшимися губами прошептал солдат и оглянулся по сторонам. Но вокруг лежала только дымная перепаханная земля…
Подъехавшие танкисты нашли в документах женщины справку второго Грозненского детдома о
