раздеться, выкупала.
— А это что? — словно сонная, спросила Сашенька, когда мать надевала на нее блузку.
— Новую вышила тебе, — сказала мать, — как обещала, ко дню рождения.
— Сегодня разве? — чуть удивившись, но тем же отрешенным, усталым голосом спросила дочь.
— Сегодня, сегодня, — кивала мать. — Пятнадцатое августа. Четырнадцать годков тебе.
Сашенька сидела у стола, обхватив голову руками.
Мать что-то придвинула к ней, накрытое белой тряпкой, теплое, пахучее…
— Может, попробуешь? Твои любимые спекла, с абрикосами…
Девочка машинально потянулась к тарелке, надломила один пирожок.
— Ой, мамочка, — жалобно застонала она, — плохо мне, в животе болит…
— Ну положи, не ешь, — тяжело вздохнула мать, — пойдем на воздух.
На пороге девочка вдруг икнула и скорчилась, ее начало тошнить.
— Ничего, ничего, доченька, пройдет, — поддерживала ее за плечи мать, — это бывает. — А про себя ойкнула: «Господи, да за что же ребенку-то такое наказание?»
Спазмы у девочки были долгие и болезненные. Мать то и дело подносила ей холодной воды, заставляла пить через силу.
— Все, больше никуда не отпущу, — укладывая Сашеньку в постель и чувствуя, как ту бьет дрожь, говорила мать. — Хватит, насмотрелась. Вам с Таськой уходить надо. У нас родственники есть в Запорожье и в Донбассе. Все-таки город, легче схорониться. А тут хутор — все на виду.
— Я-я н-никуда не п-поеду, — бормотала девочка.
— Ну, хорошо, хорошо, — соглашалась мать. — Утром гуртом побалакаем.
Перед рассветом под окном хаты Кондрашевых затопали тяжелые солдатские ботинки, раздался беспокойный стук в стекло и хриплый мужской голос позвал:
— Медсестру можно?
Анастасия Тимофеевна нащупала ногами шлепанцы, накинула платье и направилась в сенцы. По хриплому застуженному голосу она узнала бойца, который приходил днем за дочкой в лесополосу. Снимая крючок у дверей, женщина сердито жаловалась в темноту:
— Хоч ночью бы дали дитю отдохнуть. Какая она вам медсестра?.
— Мамаша, простите, — подбежал к открывающейся двери солдат. — Раненые с берега. Некому перевязать…
— Не пущу, — сказала женщина. — Еле заснула. Стошнило ее, чуть всю не вывернуло. Ребенок же… надо жалость иметь. Лучше я уж сама пойду…
— Шину сможете наложить?
— Какую такую шину?
— Ну, если рука перебита или нога?
— А, — вспомнила женщина, — досточки такие с двух сторон. Не-е, не смогу. — Она поднесла пальцы ко рту и тяжело вздохнула.
Солдат рукой придерживал дверь, боялся, как бы хозяйка не закрыла и не оставила его без ответа.
— Мамаша, поймите, люди же помирают…
— Еле заснула, — горестно покачала головой женщина и с неохотой пошла в комнату.
Сашенька не хотела вставать.
— Там опять за тобой, — гладила дочку по теплой щеке мать.
— Я спать хочу, — бормотала Сашенька, натягивая одеяло на голову.
— Что поделаешь, доченька, — тормошила ее за плечи мать, — потом отоспишь. Надо иттить. Я сейчас и Таську подыму, она подсобит…
…Хата, в которую солдат привел полусонную девочку, была полна хрипа и стона. Девочка открыла дверь и отшатнулась:
— Я боюсь, дядя…
— Ну что ты? — уговаривал ее красноармеец. — Днем под обстрелом не боялась. Давай руку, я рядом буду, помогу.
Они вошли в душное, со спертым воздухом помещение.
— Потише, робя, зубами-то скрипите, — попросил красноармеец. — Только сестренку пугаете.
Стоны заметно поутихли.
— Окна бы открыть, — сказала Сашенька.
— Ни-ни, — замотал головой боец. — Он на свет прицельным бьет, а то бомбанет. Потерпят…
Пришла Тася с подружкой Дусей Песоцкой. Дело пошло быстрее. Когда рассвело, в хату заглянул командир. Этот был похож на того, которого по книжкам представляла Сашенька. Хоть и не в кожанке, но высокий, молодой и пистолет на боку. Командир осторожно переступил через ноги двух девчат, что спали в сенцах сидя, положив головы друг дружке на плечи. Третья, самая меньшая, ползала по комнате на коленях между ранеными и поила их молоком из кружки.
— Угости молочком, — попросил командир.
— Там, на окне, кружка, — сказала девочка.
Командир зачерпнул из ведра, задвигал кадыком, крякнул от удовольствия и со стуком опустил пустую посуду на подоконник.
— Сейчас телеги подадут. Погрузим раненых — и в медсанбат. Поможешь до места довезти, и все, — командир сообщил об этом, как о решенном деле. — Спасибо, дочка. Выручила. Благодарность объявим. Понравилась ты нашим, особенно комиссару. Видно, говорит, что человек с совестью. Была бы чуть постарше, взяли бы с собой, зачислили на довольствие, форму выдали. Как, отпустила бы мамка?
Со двора донеслись звуки подъехавшего обоза: тележный скрип, стук копыт, людской говор. На пороге хаты показался пожилой солдат в телогрейке, с кнутом в руке.
— Прибыли, товарищ командир, — он неловко поднял к виску согнутую ладонь, отдавая командиру честь.
— Ну, будем поднимать, — словно бы советуясь с Сашенькой, сказал командир.
— Вы пока перенесете, я домой сбегаю, — торопливо подхватилась девочка. — Я быстро соберусь.
Сашеньке было приятно, что и комиссар, и командир похвалили ее. Но нечто большее, чем простая человеческая благодарность двигало сейчас ею. Раньше, когда она помогала теткам возиться с больными, было в ее действиях что-то от детского любопытства, от игры в доктора. Сейчас произошло другое. Без нее не могли обойтись, она почувствовала себя взрослым, необходимым человеком. С ощущением значительного превосходства девочка переступила в сенцах через ноги спящих девчат и побежала домой.
Вскоре она вернулась. Командир приветственно кивнул Сашеньке, указал на переднюю повозку. С покрытых соломой и шинелями телег смотрели на маленькую медсестру раненые. Голова ее была низко, по самые глаза, повязана цветастым платочком, в руках девочка держала свой неизменный портфель и узелок с харчами.
Тася и Дуся, обе заспанные и озябшие от утреннего тумана, стояли в обнимку у причелка хаты.
— Ты куда? — крикнула младшей сестренке Тася, видя, что та устраивается на телеге.
— Я только до Солоного их провожу, — ответила Сашенька. — Я маме сказала…
Командир попрощался с девчатами, с хозяйкой, у которой стояли на постое, и махнул переднему ездовому. Заскрипели колесные оси, затарахтели колеса по сухой комковатой дороге.
Раненый, лежавший рядом с Сашенькой, застонал. Девочка осторожно приподняла его тяжелую перевязанную голову и опустила на колени.
— Пить, сестрица… — попросил боец.
Сашенька нащупала в соломе флягу и потащила ее к себе.
Обоз, поскрипывая и следя конским навозом, выползал за околицу. Несмотря на ранний час, у калиток молча стояли немногочисленные жители степного хутора. Всходило солнце. Наступал день шестнадцатого августа тысяча девятьсот сорок первого года. А восемнадцатого в село вошли фашисты. Домой Сашенька вернуться не успела…
