тонких стволов поблескивали на солнце лезвия лопат.
Вдруг кто-то резко ударил ломиком по куску рельса, подвешенного к дереву. Солдат глянул в небо. Мелодичный звук поплыл вдоль посадки и не успел еще угаснуть в чаще, как его настиг другой от повторного удара.
— Снедать, бабы! — раздался высокий женский голос.
— А я подумал, тревога, — сказал солдат, забрасывая винтовку за спину.
Свежевырытые траншеи пустели. Женщины и подростки втыкали лопаты в грунт.
— Вот наши! — обрадовалась Дина. Пес, увязавшийся следом, прыгал, норовил лизнуть в лицо.
— Уймите его! — прикрикнула на детей женщина.
Динина мать и сестры оказались на одно лицо: все смуглы, кареглазы, чернокосы.
— Бог в помощь! — сказал солдат.
— Казалы богы, щоб и вы помоглы! — ответила женщина, прижав к груди буханку домашнего хлеба и отрезая большой ломоть. — Приставайте до нас.
Солдат поблагодарил, но остался стоять.
— А ты чего здесь, Дина? — строго спросила мать. — Так ты за отцом глядишь, вот и надейся на вас…
— Она тут ни при чем, — заступился за Дину солдат. — Нам помощь нужна срочно. Командир слег, с воспалением… Надо бы банки поставить.
— Ото горе, — покачала головой женщина, раскладывая хлеб на чистом рушнике. — Значит, своих лекарей нет?
Солдат промолчал, но, видя, что и женщина помалкивает, произнес с едва слышной укоризной.
— Вы же, мамаша, видите, что делается.
Женщина покивала головой: мол, как же не видеть…
— Садитесь, поешьте, — пригласила она солдата повторно. — Все одно Шурку голодной не отпущу.
— Мы с собой возьмем, мамо, — вскочила на ноги одна из дочерей, та, что поменьше. — Человек же больной ждет.
Мать молча сняла с шеи белую в крапинку косынку, расправила на земле, сложила на нее половину приготовленной еды: сваренные вкрутую яйца, помидоры, сало.
— Семеновна-а! — крикнула она, подняв голову. И, услышав из-за деревьев ответное «эгей», предупредила: — Тут военный Шурку збирает, мабуть, до вечера, так знай!
Немало удивилась Сашенька, увидев больного комиссара. Он в ее представлении должен был быть обязательно молодым, высоким, в кожанке (какой же комиссар без кожанки), с маузером в кобуре и с саблей на боку. А тут на железной кровати, сильно прогнув сетку, лежал старый дядька, в несвежей исподней рубахе, полноватый, с нездоровым румянцем на дряблых, обвисших щеках. Он чем-то смахивал на продавца Захара из алексеевского сельмага. Даже не верилось в то, о чем рассказывал дор
Сашеньке самой ставить банки не приходилось, но теткам не раз помогала. Теперь девочка сама себе удивлялась: получалось неплохо!
— Молодец, — ворочаясь, хрипел комиссар. — Золотые руки!
Потом Сашенька перевязывала раненого красноармейца. Он тоже подхваливал девочку. Один из бойцов предложил комиссару:
— Нам бы такую сестрицу!
— Годков бы ей на пять больше, — прохрипел накрытый двумя стегаными одеялами комиссар.
— На позиции, однако, раненых много, — заметил красноармеец, — а помощи нет. Может, проведем девочку…
Комиссар замотал головой:
— Нет.
Сашенька подошла к его постели.
— Товарищ комиссар, — сказала она, — вы не волнуйтесь, я помогу там и вернусь. Я еще банки буду ставить.
Военный, покряхтывая, приподнялся на локте:
— Не забоишься? Там ведь стреляют.
— Через Днепр что-о? — сказала девочка. — Я немцев живых боюсь.
— А ты их видела? — спросил солдат.
— В Никольское они как пришли, такое творили. Люди ночью Днепр переплывали, рассказывали… Я ведь не одна, с вами…
— Хорошо, — согласился комиссар, — сходишь на позицию, окажешь помощь, а то, действительно, остались мы без медицины совсем. Только туда и обратно. Своих предупреди обязательно, чтобы не беспокоились.
Сашенька пошла отпрашиваться. Вскоре она вернулась. В руках держала туго набитый портфель.
— Йоду набрала, бинтов, — сказала девочка.
— У нас пакеты есть, — ответил солдат. — А вот галстук, Саша, придется снять.
Девочка удивилась.
— Красное далеко видать, — объяснил солдат, — а у немца на берегу снайперы.
Девочка внимательно слушала бойца. Снайперы. Ей приходилось читать в книжках про охотников- снайперов. Это такие меткие стрелки, что белке в глаз попасть могут: шкурку дробью не портят. На войне мишень у снайпера, выходит, покрупнее. Нет, не думала Сашенька, читая книжку про охотников, что в живых людей будут целиться на околице ее тихого приднепровского села.
Бойцы держали оборону у самой воды. Это был левый низменный, заболоченный берег Днепра. Плавнями называли местные жители эту плодородную, илистую землю. Здесь они пасли скот, держали огороды. Для крестьянина-земледельца удобное, богатое место; для солдата, держащего оборону, — хуже не сыскать. В окопах, траншеях, пулеметных ячейках — сплошное болото, ноги не вытащишь, комарье заедает.
Сашенька, пригнувшись, переходила из одного укрытия в другое, и сопровождавший девочку солдат, то и дело оборачиваясь, просил: «Ниже голову, ниже!» Маленькая санитарка вздрагивала, когда на правом высоком берегу что-то бахало, и вслед этому баханью в воздухе над ширью реки, над топким берегом с узкой неровной полоской траншеи что-то проносилось с тяжким шелестом, а еще через мгновение взрывалось в, степи, высоко поднимая тучи пыльной земли.
— Давай портфель понесу, — предлагал красноармеец.
— Ничего, я сама, — отвечала девочка.
Запас медикаментов истощался. Вышли все пакеты и бинты. Девочка стала экономить, да поздно. На раненом пулеметчике в самом конце линии обороны пришлось порвать нижнюю рубаху.
Сашенька перевязывала бойцу голову и видела перед собой настоящий пулемет, точно такой, как в кинофильме «Чапаев»: на колесах, с прицелом, с двумя ручками.
Домой девочка вернулась затемно. Если бы она огляделась вокруг, то увидела бы, какая чудесная ночь стоит на дворе, как щедро вызвездилось небо, будто добрая рука продавца Захара высыпала на оббитый темным дерматином прилавок сельмага самые красивые брошки и монисты.
В доме все уже спали, только в горнице тускло посвечивала керосинка. У стола, склонившись над шитьем, сидела мать. Она вздрогнула на дверной скрип и подняла голову.
— Что ж поздно так, доченька?
— Ой, мамочка, — голос Сашеньки дрожал, — что же там делается?!
Мать испугалась ее вида, но подавила в себе готовый вырваться крик. Дочернино лицо было бледнее стены, темные глаза широко раскрыты.
— Сядь, посиди, — засуетилась мать, — вот попей холодной водички.
По тому, как звякала о зубы кружка, мать понимала, что дочка там, в окопах, видела, но начни жалеть — еще хуже расстроишь. Пусть уж так отойдет. Нагрела воды, принесла оцинкованное корыто, помогла
