- Майор Розенберг.
- Спроси его, не встречали ли они час или два часа тому назад двух наших солдат там, у стогов.
- Говорит, видели одного солдата, - сообщил переводчик. - Стреляли по нему, но он убежал.
- Куда убежал?
Сержант перевел вопрос. Ответил;
- Сюда, в нашу сторону.
- Наш солдат отвечал им огнем?
- Говорит, не стрелял.
- Странно, - вслух подумал Глеб, глядя на Брусничкина и Судоплатова. - А Чумаев говорил, что он стрелял.
- Мог приврать, - сказал Судоплатов.
- Пусть спросит своих подчиненных, не встречали ли русского мальчонку, солдата-киндера?
Выслушав переводчика, майор отрицательно покачал головой и, обернувшись к своим, что-то прокричал. В тот же момент из толпы военнопленных прогремело два выстрела из маленького пистолета. Немецкий майор схватился двумя руками за живот и медленно опустился на снег. Глеб почувствовал слабый ожог в правом плече. Он знал, что ранен, потому что видел того пленного лейтенанта, который стрелял в него и своего майора, видел, как лейтенант торопливо целился. Видел, как после двух выстрелов того лейтенанта схватили за руки его же однополчане, видел, как Святослав метнулся к толпе военнопленных и разрядил в стрелявшего лейтенанта пол-обоймы трофейного немецкого автомата. А потом на какое-то время он потерял сознание и пришел в себя уже в санитарной машине.
Глеб очнулся от натужного рева мотора. Не открывая глаз, он лихорадочно пытался припомнить, где он и что с ним. Тупая боль в правом плече напомнила: он ранен. Сразу вспомнился наглый взгляд гитлеровского лейтенанта и два выстрела. 'А как тот майор, - Розенберг, что ли? - жив или скончался?' - почему-то подумалось в эту первую минуту, и тут же он вспомнил Святослава, подумал с досадой: 'Зачем он погорячился? Не надо было ему стрелять. Начнутся расследования, неприятности. Эх, молодость… А он возмужал, Славка, совсем взрослый. Политрук роты. Комиссар'. Мысли цеплялись одна за другую без видимой логики и последовательности. Со Святослава мысль сразу переключилась на Брусничкина. 'Кто же остался за командира полка - Брусничкин или Судоплатов? Лучше бы Судоплатов. Какой Брусничкин командир? Историк. А дивизией теперь командует комиссар Мартынов. Ну, это другой человек, этот может. И Гоголев Александр Владимирович тоже смог бы'.
Мотор внезапно заглох, и Глеб услышал звонкий мужской голос:
- Товарищ командующий, тридцать вторая дивизия после ожесточенного рукопашного боя овладела высотой двести шестьдесят один… Тело полковника Полосухина доставлено в Можайск. Нужно решить, где его хоронить. Есть мнение похоронить на Бородинском поле.
- В Можайске будем хоронить, - ответил густой бас, в котором Глеб узнал генерала Говорова. - Можайск - составная часть Бородинского поля. Понимаете, полковник, Бородинское поле раздалось теперь вширь… Вширь и вглубь.
- Понятно, товарищ командующий.
- А это что за 'санитарка', откуда и куда? - спросил командарм.
И Глеб догадался, что речь идет о машине, в которой находится он.
- Везет в госпиталь раненого командира артполка полковника Макарова.
- Макарова? - В голосе командарма Глеб уловил тревожные нотки. - Когда же его?.. И серьезное ранение?
- А вот санинструктор от них.
- Ранение серьезное, товарищ генерал, но не опасное, - услышал он ясный голос Саши.
- Будет жить?
- Будет, товарищ генерал, - уверенно ответила Саша.
- Он в сознании?
- Уснул, товарищ генерал, после инъекции.
Глебу хотелось крикнуть: 'Я уже проснулся!' Он открыл глаза и увидел перед собой Колю.
- Коля? Это ты? Живой? - не воскликнул, а как-то робко, неуверенно проговорил Глеб, и голос его пропал в гуле мотора. Глеб снова легонько прикрыл глаза. 'Не сон ли это?' - спросил самого себя и почувствовал, как кто-то вошел в машину и сел рядом. И когда вошедший взял его руку, нащупывая пульс, он сразу догадался, что это она. Рука ее была теплая и нежная, и это ее тепло жаркой струйкой побежало к нему по руке и разлилось по всему телу приятной волной.
Машина тронулась. Глеб открыл глаза и увидел напротив сидящего Колю, который внимательно и сосредоточенно смотрел на него в упор. Глеб улыбнулся долгой улыбкой и тихо, с душевной теплотой произнес, переводя взгляд на Сашу:
- Значит, не сон. Жив, сынок. А мы так за тебя волновались. Где ж ты побывал?
- Молчите… Вам нельзя, - тихо и нежно прошептала Саша.
А Коля сказал:
- Я в сено спрятался, когда немцев увидел. Они к стогам не подходили. А потом Иосифа встретил.
Глеб одобрительно кивнул, и лукавая ободряющая улыбка сверкнула в его глазах.
- Как вы себя чувствуете? - спросила Саша голосом, полным нежности и обожания.
- Нормально, - ответил он и, взяв ее руку в свою, продолжал медленно, с чувством: - Рана заживет. Важно не это. Важно, что мы живы, что мы вместе, что Бородинское поле очистили от фашистов, что мы наступаем и будем наступать до самого Берлина. До самой победы. Верно, сынок?
Коля молча кивнул, а Саша крепко пожала руку Глеба, и лицо ее запылало. А Глеб, не выпуская ее руки и глядя на Колю, продолжал:
- После победы начнем новую жизнь. Начнем, Коля? Вместе. Как, Александра Васильевна, согласна?
- Молчите, Глеб Трофимович, вам нельзя. - Ясная улыбка осветила ее пылающее лицо, а глаза блестели счастьем. Она задыхалась от прилива чувств.
- Почему нельзя? Можно, - продолжал он неторопливо. - О жизни всегда можно. Думать, говорить, мечтать… Коля пойдет учиться…
Саша приложила ладонь к его губам и, наклонившись над ним, прошептала в глаза:
- Молчите же. Лучше я буду говорить, а вы слушайте.
Он поцеловал ее ладонь и сказал:
- Говори, Сашенька, - впервые назвав ее так.
- Кончится война, высохнут слезы вдов и матерей, - медленно начала Саша, держа его руку, - зарубцуются раны - телесные и душевные, вырастут дети, пойдут внуки. И будет у них красивая, распрекрасная жизнь. Будет у них счастье.
- У них? Почему только у них? А у нас? У нас, Сашенька, будет счастье вдвойне. Проливать кровь за Отечество - это самое великое счастье на земле. Умирать за Отечество - значит уходить в бессмертие. Как Виктор Иванович Полосухин, как Александр Владимирович Гоголев, как Кузьма Акулов. Верно я говорю, сынок?
Он опять ласково улыбнулся Коле и устало прикрыл глаза. И от этого простого, задушевного и такого теплого слова 'сынок' в Саше пробудилось что-то первобытное, мятежное, ненасытное, и она, не стесняясь сына, пылко прильнула к лицу Глеба.
Загорск, 1971-1975 гг.
КНИГА ВТОРАЯ. ДЕСЯТЬ ЛЕТ
