актерам и цели театра. Многое из этого им было уже сказано три года назад, когда из кружков художественной самодеятельности образовался театр. Посадов решил повторить это сейчас перед значительно обновленным составом труппы.
Роман Архипов и Коля Лугов, занятые учебой в институте, вынуждены были уйти из труппы. Саша Климов остался; хотя он и готовился поступать в институт, но надеялся везде управиться.
Алексей Васильевич пришел на встречу по-особому собранным, одетым в новый костюм. Во всем его облике была печать праздничности. Говорил он, сидя за столом, напряженным от волнения голосом, иногда сверяясь с записями, сделанными крупным, размашистым почерком в толстой тетради, лежавшей на столе. Его состояние с первой же фразы передалось слушателям, которых собралось в небольшой комнате человек тридцать. Он говорил о роли театра в общественной жизни, о том, как по-разному понимают цели и задачи театра: для одних это был просто балаган, для других - храм искусства. И если балаган немыслим без пошлости и дешевого развлекательства, то храм не терпит ни крупицы того, что оскорбляет высокое чувство человеческого достоинства, не терпит фальши и цинизма.
- Мы хотим видеть театр таким, каким видели его гении сценического искусства Шекспир и Сервантес, Гоголь и Щепкин, Чехов и Станиславский, - рокотал крепкий, тугой голос Посадова, а светлые голубые глаза его теперь казались темными и суровыми. - После представления искусной и правильно поставленной комедии зритель уходит из театра, восхищенный происшествиями, умудренный рассуждениями, предупрежденный против плутней, наученный примерами, возмущенный пороками и влюбленный в добродетель, ибо хорошая комедия обязательно пробуждает эти чувства даже в примитивной душе. Это слова великого Сервантеса. Театр - школа воспитания масс. Он воспитывает человека, возвышает его и очищает. Михаил Семенович Щепкин как-то сказал: 'По званию комического актера мне часто достается представлять людей низких, криводушных, с гаденькими страстями; изучая их характер, стараясь передать их комические стороны, я сам отделался от многих недостатков, и в том, что я сделался лучше, нравственнее, я обязан не чему иному, как театру'.
'Театр - это любимая женщина, - говорил корифей русского, реалистического театра Константин Сергеевич Станиславский. - Театр - это любимый ребенок; бессознательно жестокий и наивно-прелестный. Он капризно требует всего, и нет сил отказать ему ни в чем. Театр - это вторая родина, которая кормит и высасывает силы. Театр - это источник душевных мук и неведомых радостей… Театр - это самая могущественная кафедра, еще более сильная по своему влиянию, чем книги и пресса. Эта кафедра попала в руки отребья человечества, и они сделали ее местом разврата. Моя задача, по мере сил моих, очистить семью артистов от невежд, недоучек и эксплуататоров'.
Мы с вами, дорогие друзья, будем строить свой театр по заветам Станиславского, будем работать по его системе.
Алексей Васильевич встал, хмуро опустил голову и, подумав, глухо сказал:
- В нашей работе был перерыв. Я много думал о судьбе заводского театра. И пришел к выводу, что наш театр будет иметь успех только в том случае, если мы найдем для него отличный, оригинальный репертуар. Нам нужен театр мысли, а не протокольных фактов, как говорил Станиславский. Мы будем ставить спектакли большой жизненной правды. Кроме репертуара должно быть высокое профессиональное мастерство. Без этого нет спектакля, нет театра. А мастерство достигается непрерывным трудом, вечным поиском. Однажды Станиславский увидел на репетиции спектакля 'Взятие Бастилии' в массовой сцене скучающих статистов. Он, человек выдержанный, ровный, обладающий большим тактом, рассвирепел, разразился огненной речью, резкой и беспощадной. 'Гордостью Художественного театра были народные сцены. А вы хотите равнодушным отношением к народным сценам, скучающими лицами, вялыми ритмами лишить нас того, что мы накопили за двадцать пять лет. Этого не будет! - кричал Константин Сергеевич. - Я потребую тогда закрыть театр… Я не потерплю распущенности и халтуры на сцене. Я не желаю видеть - не имею на это права - скучающих физиономий на сцене!'
Я думаю, вы поняли меня. Актер - это не шут, не скоморох. Он сеятель возвышенного, поборник правды и справедливости, пример высокой порядочности и благородства, - заключил Алексей Васильевич.
Слова Алексея Васильевича о благородной миссии театра, его пламенная речь о Человеке с большой буквы, о величии и красоте его духа вызвали в душе Емельяна бурю мыслей и чувств, и это было как нельзя кстати. Глебов готовил доклад на открытом партсобрании, он долго вынашивал его, думал о нем, будучи на работе, в пути, дома, искал образы и слова, в которые необходимо было воплотить мысль. Перед его глазами постоянно и неизменно стояла одна главная цель: воспитание строителя нового мира. Вот почему все, о чем говорил Посадов, так глубоко запало в сердце Емельяна.
Придя домой уже в начале десятого, он сбивчиво, боясь растерять душевный запал, рассказал жене о беседе Посадова с труппой, заметив, что хочет поработать здесь, на кухне. Елена Ивановна не стала мешать ему, поцеловала и ушла к себе в комнату. Вскоре на кухонном столе появились стопки книг и журналов, полдюжины записных книжек разных лет, чистые листы бумаги. Емельян в теплом шерстяном свитере сидел на табуретке и смотрел через окно в темноту ночи, где постепенно гасли золотистые точки огней в домах. Мысли роились в голове. Бессонные ночи прежних лет, вечера, проведенные в читальных залах, лекции профессоров, труды ученых - все вдруг хлынуло на него морем человеческой мысли, в которой он собирался найти ответ на единственный и главный вопрос: каким должен быть настоящий человек.
Полночная тишина заполняла кухню. В окно смотрелся глазами окон отходящий ко сну город, и над ним в вышине взор Емельяна поймал ярко мерцающую звезду. Затаив дыхание, смотрел на нее и думал о человеке настоящего и будущего. И тогда перед ним беззвучными яркими видениями всплывали образы великих людей, вечно живых, оставивших на земле свои бессмертные творения. Один за другим проходили они, как живое воплощение мечты о Человеке. 'Все для человека!..' Это он, Максим Горький, сказал, что существует только человек: все же остальное - дело его рук, его мозга.
'Какая прекрасная и благородная вещь - труд', - говорит Тургенев, человек, достаточно потрудившийся за свою долгую жизнь. И, точно вторя ему, гениальный Менделеев завещает людям:
'Трудитесь; находите покой в труде, ни в чем другом не найти! Удовольствие пролетит - оно себе; труд оставит след долгой радости - он в другом'.
Шелестят желтые страницы записных книжек военных лет.
И вставали перед Глебовым богатыри, отдавшие жизни свои во имя счастья человечества; гвардия сильных духом, неподкупных и честных, осененных великим знаменем патриотизма, проходили перед ним имена, вписанные золотом в страницы истории великого народа. Имена их звучали, как боевой клич и торжественная клятва, как твердая поступь поколений:
Радищев!
Рылеев!
Разин!
Пугачев!
Герцен!
Некрасов!
Толстой!
Лазо!
Егоров!
Серго!
Постышев!
Киров!
Дзержинский!
Генерал Карбышев и
Муса Джалиль!
Рядовой Матросов
и капитан Гастелло!
Солдаты и партизаны!
Красногвардейцы Петрограда и матросы 'Потемкина!'
И комсомолец 60-х годов Борис Коваленко, уходя из жизни в легенду, завещал соотечественникам: 'Берегите Родину! Нет на земле ничего лучше, чем Советская власть!'
