— Нет, — сухо отозвался он, враждебно нахмурившись. — Жду результатов твоего концерта.
Она расхохоталась каким-то деревянным хохотом, невольным и явно неестественным, и хохот этот еще более усилил и до того острое внимание Андрея. Лежа головой к окну, он смотрел в ее лицо, на котором как-то уж очень четко, явственно запечатлелись следы душевных страданий, упрямо пытался понять, что с ней произошло. Потом потеплевший, внимательно изучающий взгляд, его столкнулся с ее просящим о помощи, беззащитным взглядом, и Андрей догадался в ее невиновности, взял ее руку и положил себе на грудь. Она точно ждала от него этого жеста, разрыдалась вдруг, хлынули буйные слезы, горячая голова ее упала ему на лицо, и сквозь судороги он слышал отрывистые бессвязные слова:
— Андрюша… Милый… погоди. Я все, все расскажу. Всю правду… Не солгу. Ни единым словом не солгу… Верь мне, милый. И если можешь — прости. Или убей, прогони меня.
Минут через пять она успокоилась и действительно рассказала правду, горькую и трудную для нее, рассказала и сразу почувствовала такое облегчение, будто с нее сияли тяжелый груз.
— Ты веришь, веришь мне?! — с лихорадочным упорством добивалась она.
— Верю, Иринка, — сдержанно, но уже не холодно отвечал Андрей. — И пытаюсь понять. Жизнь, конечно, не учебник арифметики, где все ясно.
— Андрюша, милый… Я увидела тебя заново. Ты стал для меня еще дороже. Мы будем жить еще лучше. Правда, Андрюша? Ну скажи, что правда?
— Не могу лгать, Иринка, — ответил он после долгой паузы раздумья. — Не знаю… Помнишь, ты однажды говорила о гарантиях? Теперь я не могу дать такой гарантии.
— Андрюша, ведь ничего же не случилось. Ну что случилось?
Он кашлянул в кулак. Она осеклась. И потом, помолчав, уже негромко, рассудочно произнесла:
— Конечно, нужно время, я тебя понимаю.
— Именно, — отозвался добродушно он. — Время — хороший лекарь. Ты, как врач, должна это знать.
Глава шестая
Несмотря на летнюю пору, отходящая из Москвы электричка не была, как обычно, заполнена так, что яблоку упасть негде, и Андрей Ясенев свободно уселся у окна. Он ехал в поселок, где жила Соня Суровцева. Убедив себя, что убитая женщина с исколотыми шприцем венами и есть та самая Соня Суровцева, которая месяц назад произвела на него гнетущее впечатление, Андрей решил поехать к ней домой, чтобы удостовериться в своем предположении и выяснить многие необходимые следствию детали.
Уже с утра солнце неистово пекло. Синоптики наконец пообещали в Москве и Подмосковье кратковременные дожди с грозами и тридцатиградусную жару. Насчет обещанного дождя Андрей был настроен скептически, а что касается жары — это уже точно, синоптики не ошиблись, жара, как говорится, 'была налицо', даже утром.
Андрей сегодня не выспался. Он увидел и узнал новую Ирину, неожиданную. Теперь, в вагоне, Андрей вспомнил Иринины глаза. В них было все — кротость беззащитного ребенка, нежное целомудрие девушки, безрассудство пылкой, шальной натуры, воля сильного характера. От воспоминаний радовалось и тревожилось сердце, не находившее покоя, потому что рядом с приятными чувствами стояли сомнения. Они мучили болезненной подозрительностью: а всю ли правду рассказала ему Ирина?.. Нет-нет, он, конечно, поверил ей, совершенно исключал подлую ложь, а все же сомнения тайком пробирались в душу и тревожили. И хотя он стыдился этих подозрений, гнал их прочь, покоя все-таки не было. Остался, как оскомина, неприятный осадок.
Мысли об Ирине перебивались размышлениями о трагическом происшествии, которое он должен расследовать. Найти убийцу. Он думал о жертве и убийце. Кто они? Как и почему скрестились их пути? Прежде всего кто она, эта женщина? На рюкзаках, в которых нашли части ее тела, нет никаких отпечатков. Ясно, что убийца был опытный, орудовал в перчатках. Прошло сорок часов с момента обнаружения расчлененного на части трупа. В последние трое суток в милицию никто не обращался с запросом об исчезновении женщины. Пропал человек, и ни родственники, ни сослуживцы не поинтересовались, где он и что с ним. Довольно странно. Разве что женщина была одинокой. Или, может, приезжая — в Москве, особенно в летнюю пору, сотни тысяч приезжих. Могли убить с целью ограбления. Почему-то думалось именно о Соне, и Андрей убедил Струнова начать розыски с Сони Суровцевой. Убитая была морфинисткой. Но Соня не единственная в Москве морфинистка. Смерть наступила от удара в сердце тонким острым предметом. Вспомнился студент Маклярский и его страшное и простое оружие — длинное шило, которым он убил водителя такси. А если не Соня, если Соня сейчас окажется дома? Ну что ж, жалко будет потерянного полдня. С розысками нужно спешить: начальство торопит. Случай действительно чудовищный. Убийца должен быть найден, и он будет найден, этот садист. Он будет расстрелян. Но что толкнуло его на такое преступление? Ведь он, надо полагать, знал, что идет на самоубийство, что его найдут и присудят к высшей мере. Или надеялся избежать смертной казни, имел какой-то — и немалый — шанс уцелеть, остаться в живых или вообще уйти от наказания? Если б каждый негодяй, думал Андрей, совершивший убийство или пытавшийся убить человека, знал точно и определенно, что возмездия ему не избежать, что он непременно будет пойман и казнен, убийств было бы меньше. А то ведь… Даже самая что ни на есть строгая статья Уголовного кодекса РСФСР, статья сто вторая, — 'Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах' — допускает сохранить убийце жизнь — от восьми до пятнадцати лет тюрьмы или смертная казнь. Мол, как суд решит. Этот шанс, надежда на сердобольность суда, и не останавливает руку убийцы. А статья сто третья — умышленное убийство без отягчающих обстоятельств, — та вообще не предусматривает убийце смертную казнь. Мол, получай свои 'от трех до десяти лет' и живи, совершай новые преступления. Андрей Ясенев питал крайнее предубеждение к новому, 1962 года Уголовному кодексу. Он считал, что составители его случайно, по какому-то недоразумению, оставили для преступников массу лазеек, как будто главной их заботой было уберечь преступника от заслуженного наказания.
Машинист объявляет станции. На следующей Андрею выходить. В вагоне душно. Тугой горячий воздух, врывающийся через открытое окно во время движения, не очень помогает. На платформе жара. Сошло с поезда человек шесть. Андрей помнил адрес Суровцевых: Первомайская, дом 17. Надел пиджак, сошел с платформы и по асфальтированной тропинке направился вдоль тесового забора. Нужно было спросить у кого-нибудь, где та улица. Увидел пареньков лет десяти. Ребята рассказали, как пройти на Первомайскую. Она была совсем недалеко от платформы.
Дом Суровцевых стоит в глубине небольшого, но очень густого, наглухо заросшего, запущенного сада. Вдоль забора сплелись ветками вишни со спеющими плодами. Под яблонями две маленькие грядки — на одной зеленый лук, на другой — салат. Под окном скамеечка, подле нее синеет кучка ирисов. Даже не входя на крылечко, Андрей увидел на входной двери маленький номерной замок и с досадой пожалел, что не связался предварительно с местным отделением милиции. Ведь должен же где-то тут быть участковый уполномоченный.
Из соседнего дома вышла женщина и уставилась на Андрея любопытным взглядом. Видя, что тот собирается уходить, спросила:
— Вам кого надо, гражданин?
— Суровцевых.
— А их дома нет.
— Это я вижу, — с досадой в голосе сказал Андрей. — А когда они бывают?
— Вам нужна Соня, — утвердительно сказала разговорчивая соседка.
— Почему вы думаете, что именно Соня? — насторожился Андрей.
— Так вы ж Суровцеву спрашиваете. А Суровцева только Соня. Фамилия покойного отца ее. А у Серафимы Константиновны другая фамилия, второго мужа — Кошечкина. Сам Кузьма Никитич в отъезде, Серафима же на работе. А Соня, ее не угадаешь, как когда, — то тут, то в Москве. Известно — артистка.
Выяснилось, что мать Сони работает в хозяйственном магазине продавщицей, в двух километрах. До магазина никакой транспорт не шел, и Андрей, снова сняв пиджак, направился искать этот магазин.
