Нина Савельевна. Закончив рассказ, она зачем-то выдвинула ящик стола, и я совсем случайно увидел лежащую там прямо сверху фотографию молодого моряка. В душе сразу родилось нехорошее чувство, даже два — любопытство и нечто похожее на ревность.
Мне предложили посмотреть семейный альбом. Во многих домах так принято занимать гостей. Вскоре Нина Савельевна куда-то ушла, а я, захлопнув альбом, попросил Марину показать мне карточку, которая хранится в столе. Марина не сделала удивленного лица, не спросила, откуда я знаю об этой фотографии: кокетство, очевидно, было чуждо ей. Отгоняя неловкость, девушка с откровенной улыбкой спросила:
— Она вас так интересует? — и достала фотографию.
С карточки на меня смотрел незнакомый флотский лейтенант.
— Почему вы ее держите взаперти? — спросил я.
— Как-то так, сама не знаю почему, — смутившись, ответила Марина.
— Кто это?
— Вы его не знаете. Просто один знакомый. Он покинул Завируху незадолго до вашего приезда.
— Вы его любили?
— Не знаю. Я была тогда девчонкой, в десятом классе училась. Мы с ним встречались и мечтали… Это были несбыточные мечты. — И вдруг расхохоталась мне в лицо: — Вы словно ревнуете.
— Похоже на правду, хотя мне и самому немножко смешно.
Она стояла рядом со мной, ее рука, крепкая и широкая, совсем не такая, как у Ирины, лежала на столе. Я как бы невзначай положил на нее свою большую руку и посмотрел ей прямо в глаза, доверчивые, ищущие какого-то очень важного ответа.
Она не позволила мне приблизиться, требовательно и ласково приказала:
— Сядьте.
Не повиноваться было нельзя.
— Расскажите о себе.
— Что рассказывать?
— Почему вы здесь один? Ни с кем не встречаетесь? Вас называют убежденным холостяком.
— Тут две неправды. Во-первых, я встречаюсь. С вами, например. А во-вторых, я холостяк без убеждений…
Глаза ее, в которых светился ясный ум, строгие, властные глаза улыбнулись.
Вечером в клубе офицеров мы смотрели выступление флотского ансамбля песни и пляски. Потом у моря слушали шепот волн.
Держась за руки, как дети, мы спустились по скалам к самой воде, отступившей от берега во время отлива на несколько метров. На берегу ни души.
Марина поднимала камешки и бросала их в дремавшее море, точно дразнила его, нарушая дремотный покой. Оба мы молчали.
Утонув в застывшем море, солнце оставило на северной части неба багряный след. Он не угасал, а разгорался. Ночь приближалась к концу. Пора было расставаться.
Случилось это как-то очень естественно, само собой: я поцеловал ее. Она рассердилась или сделала вид, что рассердилась, быстро оглянулась. Нет, никто не смотрел на нас, если не считать просыпавшихся чаек. Она сказала, впервые назвав меня на 'ты':
— Иди, тебе нужно выспаться.
— А ты?
— Мне что, я высплюсь. А сейчас хочу здесь побыть одна. — Посмотрела мне в глаза, попросила почти умоляюще: — Ну иди, иди же.
Я стоял, не двигаясь и не отпуская ее рук.
— Пойдем вместе?
Она посмотрела на меня и покачала головой.
— Закрой глаза. А теперь открой.
Я охотно удовлетворил ее просьбу. Она подошла ко мне вплотную, с преувеличенным интересом всматривалась мне в глаза. Снова приказала:
— Еще закрой и не открывай, пока я не скажу. — И вдруг быстро и горячо поцеловала меня в губы. Прежде чем я успел опомниться, стремительным прыжком взметнулась на скалу и, не оглядываясь, бросилась к своему дому. Остановилась у крыльца, помахала мне рукой.
Придя в свою каюту, я первым делом спрятал в стол фотографию Ирины. Я должен был это сделать.
Глава четвертая
Пряхин еще не уехал, а Инофатьев уже прибыл в нашу Завируху. Правда, пока что это был только Инофатьев Второй. О его приезде я узнал от адмирала Пряхина.
— Прислали на мою голову родственничка, — мрачно ворчал Дмитрий Федорович. Чувствовалось, что командир базы недоволен приездом зятя, но расспрашивать его о Марате было неудобно.
Вечером я встретил Марата в клубе офицеров. Он был назначен командиром учебной подлодки, в ожидании которой слонялся без дела. Внешне он сильно изменился: располнел, даже обрюзг, под глазами наметились подтеки. Во всем его облике была какая-то нарочитая развязность.
— Вот и я к вам угодил, — весело сообщил он, слегка пожав мою руку. — Прямо по этапу, вроде как в ссылку.
— В ссылку посылают провинившихся, — напомнил я.
— Само собой разумеется, — подтвердил он без тени раскаяния или сожаления. И с той же развязной откровенностью стал рассказывать то, о чем его не спрашивали: — Фортель у меня получился. В «Поплавке» по случаю нашего флотского праздника здорово набрались. Понимаешь, «Двин» шампанским запивали… Я был на своей машине. Со мной приятель — цивильный один, ну и две приятельницы. — Он подмигнул. — Ехали по городу, нарушили правила движения, милиция сцапала нас. Я сгоряча нанес постовому физическое оскорбление, и по этому поводу раздули кадило. Старик мой рассвирепел, обещал выпороть и отречься от меня. Грозили судом чести, кончилось дело ссылкой на Север.
— Кстати, ты это запомни — здесь не место ссылки, — не удержался я.
— Один черт. Мне все равно. Как-нибудь утрясется-отстоится, а там видно будет!
— Ты один, без семьи? — спросил я осторожно.
— Да, разумеется. Жена моя не похожа на княжну Волконскую. Да я и не требую от нее такой жертвы. Жена, старик, это должность, как сказал один боцман, уходя в кругосветное плавание. А должности часто бывают вакантными. Ты не женился? И правильно делаешь. Моряку это совсем ни к чему. Кстати, как у вас насчет досуга? Наверное, тоска-кручина и поволочиться не за кем?
Мне были противны его пошлости, но я сдержался.
— Ты очень, изменился, Марат. Тебя трудно узнать.
Он ответил даже с некоторой гордостью:
— Диалектика, старина: все течет, все изменяется.
— В лучшую сторону. Но ты изменился диалектике вопреки.
— Ах, ты вот в каком смысле. Ну что ж, могу тебя поздравить: тесть мне сказал то же самое. И вообще оп встретил меня сухо, официально. Не знаю, кому я этим обязан, думаю, что твоему подчиненному старшему лейтенанту Панкову.
— Брось ты, Марат, кривляться, — резко оборвал я его. — Всем ты обязан только себе.
— Что ж, поживем — увидим, — кисло отозвался оп.
Уехал адмирал Пряхин и увез с собой короткое полярное лето. Зачастили дожди. С полюса примчались отдохнувшие в июле ветры и не замедлили показать свою новую силу. Разбуженное ими море загудело, помрачнело, ощетинилось белой чешуей.
Должность командира базы временно исполнял начальник штаба: Инофатьев Первый задерживался.
