говорили его правдивые, не умеющие лгать глаза.
— Странная у тебя просьба, Игнат Ульянович. Ты о ней что-нибудь знаешь, об Ирине Дмитриевне?
Он сделал вид, что не расслышал моего вопроса, и вместо ответа произнес обиженно упавшим голосом:
— Значит, не хотите мне счастья желать.
— Да не не хочу, а не могу, пойми ты меня: карточка дареная, с дарственной надписью. Не имею права. Представь себе — как бы сама Ирина на это дело посмотрела?
Он был убит моим решительным отказом и все-таки не хотел терять надежды, настаивал:
— Ну хоть на несколько часов. Завтра я вам верну. Вы ж говорите, что здесь будете ночевать.
— Хочешь переснять?
— Так точно, — честно признался он.
Меня подмывало любопытство: 'Зачем ему понадобилась фотография Ирины?', но я не стал его донимать бестактным допросом, понимая, что дело идет о какой-то глубоко личной, сердечной тайне. Я дал ему фотографию до утра, и он тотчас же, не теряя времени, сошел с корабля и направился в поселок, должно быть, искать фотографа.
Проводив мичмана Сигеева до причала, я задержался на деревянном, пахнущем сельдью помосте и осмотрелся. Стояла подслеповатая, но далеко не глухая полярная ночь, порывистый жесткий норд-ост нагнал туч, сплошь заслонил небо, и в густой темноте, раскачиваясь, зябко мерцали сотни электрических огоньков, рассыпанных полукругом вдоль бухты. Гораздо меньшее число огней, золотистых, красных, зеленых, плавало и колыхалось на поверхности зыбкой студеной воды. В проливах и за каменной глыбой, прикрывающей бухту, неистово и устрашающе ревело море, как раненый и опасный зверь.
На кораблях подали команду пить чай. Холодный, пронзительный ветер особенно располагал к выполнению этой команды, и я не замедлил спуститься в кают-компанию, где уже собрались офицеры флагманского корабля. Мы сели за стол, на котором через минуту появились белый хлеб, сливочное масло, сахар и стаканы с горячим золотистым чаем. И в это же самое время радист передал мне следующую радиограмму: 'Капитану третьего ранга Ясеневу. У восточного мыса острова Гагачий потерпел катастрофу рыболовецкий траулер «Росомаха». Немедленно выйдите в район катастрофы и примите меры к спасению экипажа. По выполнении сего следуйте в базу'.
Я приказал дать сигнал тревоги и приготовить корабли к отплытию. Кают-компания в один миг опустела. Из недопитых стаканов теплился почти прозрачный пар. Это напоминало что-то знакомое с детства, то ли виденное, то ли вычитанное в приключенческих книгах: догорающие костры поспешно оставленных биваков, звонкая тишина леса.
Мысль эта сверкнула падающей звездой и угасла, что бы уступить место новой, завладевшей всем моим существом: в сорока милях отсюда в беспощадной, всеистребляющей морской пучине, среди мрака полярной ночи отчаянно боролись за жизнь смелые и сильные люди.
Остров Гагачий расположен между Завирухой и бухтой Оленецкой. Принимая во внимание скорость кораблей и расстояние от места катастрофы до ближайшей стоянки, быстрее всех могут подойти к острову Гагачьему наши корабли. Но смогут ли они благополучно преодолеть эти сорок миль беспокойного моря, поднятого на дыбы мятежным норд-остом? Не придется ли нам самим просить о помощи?
Все эти вопросы, разумеется, ни в какой степени не могли отразиться на моем решении немедленно выполнять приказ.
Наши корабли, оставив за кормой тихую, приветливо искрящуюся огнями бухту Оленецкую, начали с большим трудом пробираться сквозь бесконечную цепь волн, несущихся нам навстречу. Волны грубо толкали в левый борт, обрушивались сверху на палубу, норовя если не раздавить своей тяжестью, то уж обязательно опрокинуть небольшие корабли, спешащие на помощь людям. Еще при Дмитрии Федоровиче Пряхине нам приходилось бывать в суровых переделках, но такой волны мы, пожалуй, еще не видали.
Море выло, бесновалось, заливаясь в темноте дьявольским хохотом. Я стоял на мостике рядом с Нанковым, разговаривал с ним вполголоса, потому что сама обстановка принуждала к этому, а он не всегда разбирал мои слова, заглушаемые грохотом волн и шумом ветра. Мы говорили о предстоящей трудной операции по спасению людей, если они окажутся живы.
— Без шлюпок не обойтись, — отрывисто говорил Панков, всматриваясь в пустынную темноту.
— Для начала спустим одну. Подберем самых сильных и самых ловких ребят, отличных гребцов. И офицера. Нужен сильный человек, виртуоз в управлении шлюпкой. — Говоря это, я перебирал в памяти всех своих офицеров. Большинство из них неплохо владели шлюпками, но сейчас этого было недостаточно: управлять шлюпкой при такой волне мог только мастер. — Кто у вас может?
Панков молчал, казалось, он не расслышал моих слов. Я уже хотел было повторить вопрос, как он, не меняя позы и не отрывая глаз от серого мрака, перейдя на «ты», сказал:
— Есть такой человек. Вспомни училище, зачеты на управление шлюпкой… шлюпочные гонки.
Я понял его с первого слова: Панков говорил о себе. Да, в училище не было ему равного в управлении шлюпкой и на веслах и под парусами. Лучшей кандидатуры и желать нельзя. Но он командир корабля. Оставить корабль без командира? На такое можно было решиться лишь в самом исключительном случае. А здесь разно не исключительный случай: на карте стоит жизнь многих людей, и не только рыбаков, потерпевших катастрофу. От командира шлюпки зависело выполнение приказа и жизнь матросов- гребцов.
— Разреши мне, Андрей Платонович.
Панков повернулся ко мне лицом, вытянулся, руки по швам. Вид строгий и решительный. Мы молча смотрели друг на друга. Слова здесь были неуместны: они но могли передать того, о чем говорили наши взгляды. 'Ты же отлично понимаешь, что мы идем на риск, и тут, как нигде более, нужны умение и опыт. Все это есть у меня', — говорили большие, широко раскрытые, настойчивые глаза Валерия. 'А корабль?' — спрашивал я бессловесно. 'Ты останешься за командира корабля'. — 'Ты подвергаешь опасности свою жизнь и жизнь своих матросов'. — 'Да, ради спасения людей'. — 'У тебя на берегу есть дочь, жена'. — 'У тех, ожидающих нашей помощи, тоже есть жены и дети'. — 'А ты не находишь, что лучше пойти на шлюпке мне самому? Я ведь тоже неплохо могу править. Похуже, конечно, тебя, ну, а вообще неплохо. Что же касается физической силы, то разве тебе сравниться со мной. Потом же у меня нет детей'. — 'Зачем ты говоришь чепуху, Андрей? Ты неглупый человек и не сделаешь этого непозволительного абсурдного шага. Не забывай, что ты командир группы кораблей. Ты должен командовать. Ах, да что тебе объяснять!'
Этот безмолвный разговор произошел в течение одной минуты. Таково свойство человеческой мысли — что может сравниться с ней в быстроте?
Я сказал:
— Добро. Вызывайте помощника, готовьте людей и шлюпку.
Слева по борту во мгле зачернел остров Гагачий, длинный и не очень высокий, похожий на подводную лодку. Мы проходили вдоль его южного берега. Здесь волна была немного потише: вытянувшийся длинной грядой остров оказался с наветренной стороны, самое необузданное буйство волн принимал на себя его северный, противоположный берег.
На небе как-то вдруг немного просветлело, хотя источник света трудно было определить, по- прежнему все кругом обложено плотным войлоком низких туч: очевидно, на большой высоте играло полярное сияние. Впереди не очень ясно определилось очертание восточного мыса острова. Значит, где-то там…
У самого мыса кипел водоворот. Даже в полумраке было видно, как, размахивая белыми космами, точно сказочные ведьмы, волны плясали и бесновались, празднуя свое торжество. А где-то недалеко должна быть их жертва, первые признаки которой мы вскоре увидели в бурлящей воде: это была опрокинутая шлюпка, зловеще, как-то дико и уныло путешествовавшая среди волн, не находя себе места. Сомнения не было — шлюпка принадлежала «Росомахе». Среди тревожных, тягостных дум побежали друг за дружкой вопросы, торопливые, не ожидающие ответа: как оказалась эта шлюпка за бортом? То ли ее сорвало и смыло волной, то ли люди пытались спастись на ней? И где эти люди?
Включили прожекторы, и бледно-розовые щупальца судорожно заметались по темной, тяжелой воде. Луч скользнул по гребню волны, сверкнули и вмиг погасли алмазы, а вслед за тем прожектор поймал и, уцепившись, замер на спасательном круге с надписью «Росомаха». Круг был пуст, как и шлюпка. А минут
