года. В моей жизни был хаос. Потом я познакомилась с одним человеком. Близко познакомилась. Вы понимаете, мы сошлись. Он меня любит. Но это неважно, любить не обязательно. Любви нет и никогда не было. Ее выдумали. Знаете кто? Поэты. Фамилия моего друга Питкин. Может, смотрели кино 'Мистер Питкин'? Только мой не англичанин. Просто однофамилец. Имя я вам не скажу. Он открыл мне глаза. Я узнала, что существует передача мыслей на расстояние. Все люди могут мысленно разговаривать друг с другом. Есть высшие существа — сверхлюди. И Питкин тоже, их целая группа, может быть каста. Где они находятся — трудно сказать. Они постоянно передают свои мысли всем нам. Иногда они делают это через кино, через радио и телевидение. Все мысли обычных людей — это только дальнейшее развитие той мысли, которую они получили от сверхлюдей. Я теперь чувствую постоянную связь с ними, поэтому я не знаю одиночества и уверена в себе. Благодаря сверхлюдям я приспособлена к жизни лучше других. Когда в институте мы проходили экономику производства, я решила приложить свои теоретические знания на практике своего домашнего хозяйства. Я считаю, что совершенно зря люди держат в квартирах мусорные ведра. Надо делать так, чтобы в хозяйстве вообще не было отходов. Для этого, например, яичную скорлупу надо обратно сдавать в магазины, там ее переработают в муку, из которой можно варить суп. Вы знаете, что в яичной скорлупе много фосфора? А он так нужен людям. Или вот еще пример: окурки от сигарет тоже нужно сдавать в табачные магазины. Их снова пустят в производство. Эти мысли мне подсказали сверхлюди, но изобретение мое. Все врачи связаны со сверхлюдьми. Вы только об этом никому не говорите, это тайна…
Мне прежде ни разу не приходилось беседовать с людьми, страдающими психическим расстройством, поэтому речь ее производила на меня сильное впечатление. Вот говорит-говорит человек, и все в его словах кажется логичным, как вдруг с какой-то фразы, даже не заметишь, с какой именно, он начинает нести несуразицу. Но не тот явный вздор, какой несут обычно нормальные, но ограниченные люди, а именно несуразицу, в которой сверкают редкие блестки смысла. Особенно врезалось в память ее лицо, искаженное напряжением нервов и мозга, на котором внутренняя жизнь — страдание, вспышки радужных надежд, мечты и их крушения, отчаяние и апатия — оставила свои следы. Это лицо не умело скрывать душевного расстройства. Как можно деликатней я попытался свести разговор к вопросу о сыне, спросил, не приносит ли он домой каких-нибудь чужих вещей. Она снова перебила меня своим категоричным:
— Понимаю вас. Вы хотите сказать, не ворует ли он? Нет, не ворует. Если не считать того случая с часами. Но часы они вернули и принесли извинение.
Для меня это было неожиданно ново.
— Простите, а вы не могли бы подробней рассказать о случае с часами? — попросил я.
— А-а, пожалуйста. Я думала, вы знаете. Они с Витей возвращались из школы — это когда Юрочка еще учился. Сейчас он бросил школу: ему не нравится учитель математики. Русского языка — тоже… Русский язык надо вообще упразднить. Мой Питкин сказал, что готовится указ, который совсем упразднит русский язык, как устаревший и несовременный.
Она опять отвлеклась, но я не сразу направил ее в русло интересующего меня вопроса, а спросил:
— Позвольте, на каком же языке мы с вами будем тогда изъясняться, когда указ вступит в силу?
— Я не знаю, — растерянно ответила она. — Я должна посоветоваться со сверхлюдьми. Я вам сообщу потом. Где мне вас найти?
— В милиции, — ответил я и быстро переключил разговор: — Так что же было дальше? Юра с Витей возвращались из школы…
— Да, они шли, а на тротуаре лежал человек. Мужчина, — продолжала она с новым воодушевлением. — Мальчики решили, что с ним плохо, хотели его поднять. Но поняли, что он пьян. Пьяного не трудно отличить от больного, верно ведь? Видят — на нем часы. Позолоченные, «Восток». Мальчики подумали, что эти часы у пьяного могут запросто снять жулики. В два счета снимут. Мальчики не воровали, нет, у них и мысли такой не было. Они сняли часы, чтобы сохранить, чтоб жуликам не достались. — Она сделала какое-то новое усилие, осветившее ее лицо, веселое оживление блеснуло в глазах, высекло что-то похожее на улыбку, но губы, тонкие и безучастные, не умели улыбаться. Она продолжала упавшим уже голосом: — Пьяного того потом подобрала милиция. А он предъявил милиционеру счет: ты, говорит, у меня часы снял. А у того пьяного сын в нашей школе учится. Увидал у Юры часы и говорит: 'Это моего папки. Вот точно такие — в милиции украли…' Вы меня извините, у меня скоро кончится обеденный перерыв. — спохватилась она, взглянув на большие мужские часы дешевой марки.
Продолжать с ней разговор не имело смысла. Она торопливо ушла на кухню, очевидно, чтобы наскоро пообедать, даже не простившись со мной, — я для нее больше не существовал. Ольга Наполеоновна настигла меня уже на лестничной площадке и быстрым шепотом проговорила:
— Самое главное для Юрочки — это интернат. Там, может, человеком станет. А тут — нет. Я уже не могу его воспитывать, а она — видите какая. Ей нельзя доверять. И он, бедняжка, страдает. По ночам то смеется, то плачет. И чахнет, еда ему не идет. Только курит. С таких лет курить начал. А учиться мог бы, кабы не такая беда. Он неглупый мальчик, маленький смышленый был и книжки любил, без конца заставлял меня читать ему книжки.
Теперь мне нужно было найти Юру и поговорить с ним.
Юра и Витя стояли в подъезде на первом этаже и о чем-то шептались. Я незаметно для них достал фотокарточку Игоря Иванова, нагнулся к полу, будто я ее только что поднял, и весело спросил, обращаясь к мальчишкам:
— Ребята, это не вы потеряли такого молодого красивого орла? — и протянул фотографию Юре, внимательно наблюдая за ним. Я обратил внимание, как вспыхнули его маленькие узенькие глазенки, как многозначительно и с удивлением он посмотрел на Витю и, быть может, сам того не желая, сказал:
— Ром!..
Это у него сорвалось помимо его желания, он в тот же миг смекнул, что нельзя было произносить это имя, но я догадался, что это кличка Игоря, и, не давая им опомниться, ринулся в атаку:
— Точно, Ром. Ты с ним давно знаком?
Вопрос относился к Юре, но он смотрел на Витю, который поспешил ответить за своего приятеля:
— А он с ним и не знаком.
— Может, и ты не знаком? — я строго смотрел на Витю. — Ты узнаешь меня? Помнишь год назад: магазин, старушка, кошелек. Затем ты с Ромом в милиции? Настоящая его фамилия Иванов. Игорь Иванов. Ты меня помнишь? Я присутствовал тогда на допросе. Помнишь капитана милиции?
— А-а, вспомнил, — удивленно и растерянно протянул Витя, глядя на меня зверьком, попавшим в ловушку. Казалось, он собирался бежать. — Я вас сразу на узнал.
— Зато я вас обоих узнал сразу. А ты почему, Юра, не явился сегодня в милицию?
— А мне не велели. Сказали, чтоб родители, — довольно независимо ответил Юра и взглянул на меня с явным вызовом.
— Ты не понял. С твоими родителями я уже говорил. Теперь мне нужно с тобой побеседовать. Дело в том, что Ром на этот раз сел накрепко. Вчерашняя кража для него мелочь. Там открылось дело куда посерьезней. Но вы в том деле не замешаны, хотя он теперь и пытается впутать вас, чтоб только как-нибудь себя выгородить. Он лжет, так же как и в прошлый раз. Ты помнишь, Витя, как он на тебя тогда все валил. Так что пойдемте, нам с вами есть о чем поговорить.
— А я при чем? — вдруг запетушился Витя. Он чувствовал какой-то подвох и держался настороженно, решив не дать себя провести. — Я ко вчерашнему непричастен.
— Знаю. Речь идет о другом, тяжком преступлении, которое Иванов хочет взвалить на вас обоих. Вам надо оправдаться. Пошли, пошли, ребята.
— Ну что, пойдем, Витя? — нерешительно сказал Юра.
— Пошли, если так, — не очень охотно согласился Витя.
В отделении милиции я беседовал с глазу на глаз сначала с Юрой, потом с Витей. Оба признались, что они знакомы с Игорем Ивановым, по кличке Ром. Юра сказал, что в магазине с Ромом встретился случайно, и слишком категорично и заученно отрицал, что именно Ром передал ему кошелек. На мой вопрос, если не Игорь Иванов, тогда кто же, он пожимал плечами и упрямо повторял: 'Не знаю'.
— Значит, ты сам вытащил кошелек у гражданки. Так и запишем.
