Свет не без добрых людей

чтоб ей, единственной, служить,
чтоб под ее короной жить…
Ходила девушка, цвела,
красой и гордостью была.
Ее дожди могли хлестать
лишь краше становилась стать,
стать золота и бирюзы,
стать русской девичьей красы.
…………………………
Но кто-то срезал ей косу,
ее косу, ее красу.
Клочкастая, как в дождь трава,
пугает встречных голова.

Вера улыбнулась и подумала: это не про меня, но для меня и 'со значением'. Начала читать отмеченные строки из поэмы Цыбина 'Бабье лето'.

…Теперь поблекли, порусели
Давным-давно твои виски,
И пух не пуховит в постели.
Подушки все невысоки.
И ты ложишься не раздета
На топчане
И не заснешь.
Одна кукуешь до рассвета
И все еще кого-то ждешь…
Пусть отопрет твои ворота
И, постучась, к тебе зайдет,
И запах табака и пота,
Мужского, крепкого чего-то,
С собою вместе принесет.
Ведь в сундуке седеют платья,
Лежат в морщинах неспроста
И неспроста упругой статью
Ты вся, как соком, налита.
…………………………….
Знать, вправду, вдовья жизнь - отрава:
Не сладок сон,
Постель жестка,
И пусть худой боишься славы,
А все же, как без мужика?..

Она читала неторопливо, вдумчиво эти емкие, как слезы горячие, строки о вдовьей доле, и перед ней вставал громадный трагический образ русской женщины - солдатки, несказанно чистый и сильный. Вера понимала, что эти стихи 'со значением' Алексей Васильевич приготовил для Надежды Павловны, но ей почему-то виделась не Посадова, а ее, Верина мать, одинокая, убитая горем в первые годы после ареста отца.

Посадов вернулся действительно быстро, собаку закрыл в кухне. Догадался, что Вера успела прочесть заложенные страницы, спросил, указывая взглядом на книги:

- Ну, как? Что вы скажете?

- Хорошие стихи, - скромно ответила Вера.

- И только?! Не-ет, сударыня. Грандиозные, я вам скажу. 'Клочкастая, как в дождь трава, пугает встречных голова'. Это для вас, чтоб не забывалась и не пугала встречных. А 'Бабье лето'? Талантище-то! А? Что-то некрасовское есть. Верно? Эту вы Наде передадите. А ту себе.

- Я так и поняла, - сказала Вера.

Алексей Васильевич показал ей свои фотографии, где он был снят с Шаляпиным, со Станиславским и с Надеждой Павловной. Молодой, красивый. Вера с интересом рассматривала пожелтевшие от времени снимки. А вот групповой. У броневика несколько вооруженных матросов. В центре Посадов. И подпись: 'Петроград, 1917'.

Ни Шаляпин, ни Станиславский не произвели на Веру такого впечатления, как эта маленькая фотокарточка со звучной, как гимн, подписью: 'Петроград, 1917'. Это была история. Далекая для Веры история. Самая главная история. Это был рубеж, у которого начиналась эпоха. И там, у истоков эпохи, с маузером за поясом, прислонясь к холодной броне, стоял вот этот самый человек, который теперь дарил Вере стихи 'со значением'.

- А вы Ленина видели? - сорвалось у нее как-то уж очень естественно и по-детски трогательно.

- Дважды: в Смольном и в штабе после взятия Зимнего, - коротко ответил Посадов.

Она не спросила, о чем он говорил с Лениным, не задала обычный в таких случаях вопрос: 'Какой он?' Для нее важно было то, что вот рядом с ней сидит и разговаривает человек, который видел Ленина, делал революцию. Посадов для Веры был сама история, далекая, живая история, потому что для ее поколения уже ветеран Великой Отечественной войны был тоже история, - то время, которое не вошло в ее память. А то, чего мы не помним, не видели и не пережили лично, - это уже есть история.

Алексей Васильевич расспрашивал ее о совхозе, о жизни, требовал подробностей, а она догадывалась: хочет больше услышать о Надежде Павловне, и старалась удовлетворить его желание. Говорила, говорила, а сама тайком наблюдала за ним, пытаясь разгадать тайну: любит ли он по-прежнему Надежду Павловну? Вспомнила, как год назад в Останкинском парке он уговаривал ее вернуться в Москву. Решила: 'Наверно, любит. Или одиночество будит в нем память о прошлом'. Она просила его рассказать о народном театре, а он отвечал:

- Да что рассказывать, поедем на завод - сами увидите. А сейчас давайте пообедаем? - И признался искренне: - Я очень рад, что с вами встретился. Вы настоящая… Знаете, у меня могла быть дочь, ваша ровесница. Дочь Нади. Если б не война. У вас будут дети. Так знайте, они очень необходимы человеку. Без них - тяжко… Вам этого не понять. Это надо прочувствовать. У Нади преимущество передо мной - у нее есть сын. Как он? Настоящий?

- Тимоша? Чудесный мальчик. Очень положительный.

- Я рад, рад за Надю.

Обедали в ресторане 'Арагви'. Обедали без вина. 'Не пьет', - вспомнила Вера. Поскольку ехать на завод было еще рано, Посадов предложил пройтись по улице Горького.

Они пошли вверх, в сторону Пушкинской площади. Вера сказала, что улица Горького не имеет своего архитектурного лица, что ее бы сразу застроить новыми домами.

- А Пушкин, помните, стоял не на площади, как теперь, а на бульваре?

- Нет, - улыбается Вера.

- Ну, полно вам. В конце войны его переселили. Здесь голое место было - асфальтированная площадка. А раньше Страстной монастырь. Его-то, конечно, вы не помните, а праздничные базары на площади устраивались, это уж после войны. Потом сквер разбили, фонтан соорудили.

Они стояли у памятника Пушкину. На постаменте лежали букеты живых цветов. Цветы здесь всегда - и зимой и летом. Кто этот внимательный поклонник? Народ!

Шумел и плескался фонтан возле памятника. На скамейках не было свободных мест. В молодых липах