- Хорошо, слушай:
Он замолчал, глядя на Веру пристально, точно хотел узнать, разгадать, какое впечатление произвели на девушку любимые им строки. Она тихо попросила:
- Читай. Он ответил:
- Это поэма 'Христолюбовские ситцы'. Она большая. Я не знаю ее наизусть. Но вот еще строки:
Понимаешь, Верочка, - 'нежны, прекрасны и просты'. В этом красота, настоящая, невыдуманная.
- Я не помню, у нас в библиотеке есть его книги? - спросила Вера.
- Есть. Недавно изданная. Обязательно прочти. - И, подойдя к цветам и трогая осторожно листочки, сказал: - А ты говоришь: 'Излишество'.
Вера немножко смутилась, сказала в оправдание:
- Я люблю цветы полевые, оранжерейные. Ну, те, которые ставят в вазу, которые пахнут.
- Летние. А я люблю цветы круглый год. Эти - зимние. Когда на дворе снег, мороз, вьюга, - у меня в квартире лето. Цветут цветы. И воздух совсем другой. Я думаю, что организму человека этот воздух полезен. Не напрасно люди с незапамятных времен держат в своих квартирах вечнозеленые растения. Создают искусственное лето. Круглый год лето.
- Это школьникам известно - днем растения выделяют кислород, а ночью углекислый газ, - заметила безобидно Вера.
- Я не о том, Верочка, не об элементарных истинах. Кроме кислорода и углекислого газа, комнатные растения выделяют еще что-то полезное человеку, быть может столь же необходимое, как и обычный кислород. Когда-нибудь ученые узнают, что именно. Ты вот смотри. - Михаил открыл чугунную дверку горящей печки, пламя жарко осветило его раскрасневшееся лицо. - Вот дрова, обыкновенные еловые дрова. Сгорая, они излучают тепло. Нагретая печка, электроплитка, керосинка, солнце тоже излучают тепло. Нам кажется, все они одинаково действуют на человеческий организм: греют - и ладно. Но на деле тепло это, вернее лучи его далеко не одинаковые. Одни полезные, а другие, может быть, и вредные. Я, например, думаю, что излученное тепло от березовых и еловых дров очень полезно. Вроде хорошей целебной ванны. Сидишь у печки вот так, умываешься пламенем ее и чувствуешь, как по всему телу разливается свежая сила, бодрость, будто дрова, сгорая, передают тебе свою энергию.
Вера слушала с интересом и любопытством: все это было для нее неожиданно и ново. И пожалуй, самое любопытное, что это были личные убеждения Михаила, его выводы из практики, гипотезы, предположения, основанные на собственном наблюдении. Она трогала цветы и книги, удивлялась, почему на стенах вместо картин и фотографий висят географические карты, словно здесь живет какой-нибудь великий путешественник.
Михаил признался:
- Люблю, Верочка, путешествовать в мечтах. Весь мир хочется обнять, увидеть, понять. Я устроил его здесь, в своей квартире. Вот он. - Показал рукой, но не на карты, а на книжные стеллажи.
Между прочим, только сейчас Вера обратила внимание, что на самой нижней полке стояли тома Большой Советской Энциклопедии. Это было главное его богатство и состояние.
Говорят, о человеке можно судить по его библиотеке, по книгам, им любимым, понять его интересы и симпатии. Покажи мне свою настольную книгу, и я скажу, кто ты. У Михаила не было настольной книги; он с одинаковым восхищением читал и перечитывал Максима Горького и Ромена Роллана, Николая Островского и Джека Лондона, Фурманова и Фучика, Сергеева-Ценского и Драйзера, Шолохова и Войнич. Лучшими книгами об Отечественной войне он считал 'Белую березу' Михаила Бубеннова и 'Генерала Доватора' Павла Федорова, а лучшей книгой о советской деревне 'Горные орлы' Ефима Пермитина. Не был он равнодушен и к поэзии. Искренне любя Маяковского, он упивался стихами и поэмами Павла Васильева и Василия Федорова.
Особое место в его библиотеке занимали научно-фантастические, приключенческие, историко- географические и краеведческие книги. Неутомимая жажда чтения обуревала его, захлестывала, как стихия, не позволяя уснуть без книги. Это была страсть к открытию и познанию мира, такая же бездонная, неисчерпаемая, как и сам мир. Михаил не раз говорил, что в книгах он почерпнул больше, чем на лекциях в Сельскохозяйственной академии. Академия познакомила его с маленькой частицей целого, приоткрыла перед ним лишь уголок жизни, а в книгах была вся жизнь, огромная и бесконечная в своем многообразии, как звездный океан вселенной. Книги были лучшими универсальными учителями, и своими обширными знаниями Михаил обязан был им. Но он никогда не щеголял знаниями, не выставлял напоказ занимательные факты и детали, как Сергей Сорокин. Вера это оценила. Обилие цветов и две географические карты теперь уже не вызывали в ней недоумения; все стало на свое место, как необходимое, оправданное.
Пока в горячих углях и раскаленной золе томились замурованные в глине перепелки, Михаил включил радиолу и начал рыться в пластинках, спрашивая девушку, какую музыку завести.
- Я хочу-у, - растягивая слова и соображая, заказывала Вера. - Я хо-чу-у березовую симфонию… Ту, что в лесу…
Он понял и обрадовался. Не говоря ни слова, отыскал долгоиграющую пластинку, поставил. Вера ждала, настороженно и нетерпеливо. Уже первые звуки, знакомые с незапамятных времен, высекли в ней искры задорной и теплой благодарной улыбки. Это были фрагменты из 'Лебединого озера'.
- Березки-лебеди, - вслух повторил Михаил Верины слова. - Угадал?
Преданно-доверчивые взгляды их сошлись и замерли на миг в вопросах, не требующих ответов. А музыка лилась то бурным потоком, то струилась и звенела серебристым весенним ручейком, то капала апрельской капелью, то переливалась золотистыми волокнами жаркого июля. Она заполняла комнату, уже полную книг, цветов и любви.
Перепелки получились на славу. Вера понимала, что это действительно нечто необыкновенное, но она ела без аппетита, скорее машинально, лишь бы не обидеть хозяина. И сам хозяин, вложивший в свое произведение столько труда, стараний и подлинной любви, вдруг остыл, охладел. Теперь для него это уже не было главным и значительным.
