Меня тошнило от однообразного пейзажа, меня преследовало болотное зловоние. Так что я ничего не сказал, только отвернулся.
Хитай резко схватил меня за руку.
– Ну ладно, а почему он не может умереть? Кто он такой для нас? Он иностранец и неверный, а мы – правоверные, и мы оба – иранцы древней крови...
Он ударился в красноречие. Но я не мог удержаться – я стал смеяться, когда он заговорил о «единой религии, едином наследии, едином народе» – прямо как диктор каирского радио. Наша «единая» религия разделена между суннитами и шиитами, а там – между исмаилитами, ваххабитами и суфи, кроме того, есть ибадиты, друзы и бог знает кто еще. Наше «единое» наследие пришло к нам из Аравии, Африки, Европы и Азии. А что до нашего «единого» народа – ну что ж, Иран состоит из племен, родов и поселений персов, арабов, тюрок, туркмен, сартов, бахитяр, великих и малых луров и белуджей – и это только самые важные его составляющие.
Зная все это, я не удержался от смеха. Хитай посмотрел на меня с ненавистью и глубоким упреком. Но потом глаза его наполнились слезами, и он сказал:
– Ахмед, я не имел в виду ничего такого! Я держу свое слово, – но, господи боже, мне так неуютно в этом месте!
Он стал всхлипывать, а я ждал, пока он придет в себя. Я никогда не думал, что туркмен может быть так взволнован, но не стал думать о Хитае хуже из-за этого срыва. На самом деле он стал мне нравиться куда больше, потому что я разглядел под всей этой грубостью и хвастовством, каков он на самом деле.
Другие пассажиры лодки были достаточно благоразумны, чтобы не заметить этой небольшой сценки, и мы продолжали плыть в глубину плавней в молчании.
Этот сабей был превосходным лодочником. Маршрут, должно быть, врезался ему в память, потому что он плыл без промедлений, минуя широкие отмели и ныряя в извилистые протоки, которые выглядели совершенно одинаковыми. Несколько раз мы натыкались на неожиданное течение, и нас отбрасывало в сторону на десяток ярдов, и тогда я радовался мастерству нашего лодочника и широкому днищу его лодки. Когда плыть было легко, мы разговаривали, и он поведал мне несколько невероятных историй об опасностях плавней. Все эти сабеи носят бороды и обматывают головы пестро-красными куфиями. Их секта не относится ни к мусульманским, ни к христианским. Их всегда можно найти у реки, потому что их церемонии требуют обязательного наличия проточной воды. Они искусны в изготовлении и ремонте всяческих лодок и ведут обширную торговлю с мадан. По любому счету это достойные люди.
Уже к концу дня мы прибыли к первой деревне мадан. Она состояла из пары десятков домов, некоторые были на удивление большими. Дома возводились из тростника, который был сплетен в связки и уложен, подобно бревнам. Все это обмазывалось глиной и буйволиным навозом. Двери домов были обращены к Мекке. И что интереснее всего, дома стояли на толстом ковре тростника, который удерживал их над водой. Я и раньше слышал, что мадан живут на рукотворных островах, но не верил в это.
Шейх деревни приветствовал нас и занялся кофе. Он ничего не знал ни о бедуинах-хаббания, ни о Белом Порошке. Он ничего не мог нам сказать насчет того, где мы можем найти суаяд-мадан, потому что они кочевники, которые постоянно перемещаются по плавням в поисках пастбищ для своих буйволов. Но он согласился на следующее утро отвезти нас к таркуал-мадан, которые живут на востоке. Наш лодочник-сабей получил плату и распрощался с нами, а шейх пригласил нас остановиться в его доме.
В эту ночь мы спали среди телят, собак, детей, москитов и блох. На рассвете, торопливо позавтракав, мы получили лодку и лодочника и поплыли к следующей деревне.
После посещения еще двух деревень я признался Хитаю, насколько я был неправ насчет мадан. Они обычно относились к нам с подозрением, но гостеприимство их не оставляло желать лучшего. Они делились с нами тем немногим, что имели, и отказывались от платы, даже когда ее предлагали как дар. Эти плавни, в которых они живут, почти так же суровы, как пустыня, и так же безжалостны. Однако в них, как и в пустыне, есть своя красота. Рассвет и закат окрашивают воду мягким золотым светом, и очертания дальних тростников и пальм кажутся нарисованными на небе черной тушью. Одинокая цапля – отдых для глаз в этой стране, где резкие линии редкость, а полет бакланов кажется радостным, как в первый день творения.
Чем дальше на восток, тем выше становились тростники, достигая двадцати футов в высоту. Мы продирались сквозь них, и иногда пугали диких кабанов, а иногда дикие кабаны пугали нас. Я думаю, мы путешествовали дня два или три, но эти дни показались годом в этой стране воды, потому что любое место в этих болотах казалось похожим на другое, и даже деревни мадан не отличались ничем, кроме размеров.
Но наконец мы добрались до селения суаяд. Их тростниковые дома были очень высокими, и они владели большим стадом буйволов. Суаяды были более молчаливы, чем другие кланы, и их гостеприимство казалось несколько натянутым и ненатуральным. Их шейхом был одноглазый человек по имени Дакхил, и он смотрел на наше оружие и снаряжение с завистью.
Нам не пришлось терять время в поисках ответа на вопросы. Когда я упомянул о хаббания, лицо Дакхила окаменело от ярости. Но когда я сказал, что они наши враги и что мы планируем нанести им удар, он задумался.
– Вы слышали о хаббания? – спросил я.
– Да, – ответил Дакхил, коснувшись пустой глазницы. – Я слышал о них. Скоро и они услышат обо мне.
– Вы слышали о веществе, которое называют Белым Порошком? – спросил я.
Мы ждали, пока Дакхил обдумывал ответ. Он долго молчал, и я не мог ничего прочесть по его лицу. Его люди собрались вокруг нас, и от меня потребовалась вся сила воли, чтобы не схватиться за револьвер. Потом Дакхил что-то сказал шепотом одному из своих людей, который поспешно ушел.
Однако нам Дакхил пока не ответил. Молчание становилось тягостным, и я стал прикидывать наши шансы, если дело дойдет до драки.
Тут посланный вернулся, неся корзинку, сплетенную из тростника. Дакхил передал ее нам.
Внутри мы обнаружили туркменскую седельную сумку. Она была полна героина.
– Откуда она у вас? – спросил я.
– Не имеет значения, – ответил Дакхил. – Сначала расскажи мне, для чего оно используется.
Я некоторое время пялился на него, не в силах понять вопрос. Дакхил грубо произнес:
– Послушай, ты! Я знаю все о хаббания. Мало-помалу я выяснил, откуда берется этот порошок и как хаббания разбогатели, перевозя его через Иран. Я даже знаю, кому они продают его в Абадане. Но я не знаю, для чего этот порошок используется.
Дакхил закрыл сумку и положил ее обратно в корзину.
– Хаббания разбогатели на торговле этим порошком, – сказал он. – И я планирую сделать суаяд богатыми. Но сначала я должен узнать, для чего это все. Я хочу получить ответ немедленно.
Его соплеменники теснее сомкнулись вокруг нас. Я пересказал Дэйну слова шейха и спросил, что я должен отвечать.
Глава 23
При моем посредничестве Дэйн объяснил им, что Белый Порошок – это наркотик вроде гашиша или опиума, но гораздо сильнее.
– Его курят или глотают? – спросил Дакхил.
– Ни то и ни другое. Его вводят в вену полой иглой.
Дакхил подумал, что Дэйн обманывает его, потому что он никогда не слышал о столь странном способе одурманивания. Но Дэйн поклялся, что это правда, и Дакхил попросил, чтобы ему рассказали все подробнее. Дэйн объяснил, как возникает привычка к наркотику, как постепенно требуются все большие и большие дозы и как люди идут на грабеж и даже убийство, чтобы получить нужную дозу. Потом он рассказал, как полиция преследует торговцев наркотиками, и как преступники сражаются друг с другом за контроль над сбытом наркотиков, и как правительственные агенты обыскивают районы, в которых, по их мнению, прячут наркотики. Когда Дэйн ответил на последний вопрос, Дакхил угостил нас кофе – первый жест гостеприимства. Потом он ушел к себе в дом, чтобы обсудить дело со старейшинами своего племени.
Нам было все слышно, потому что они спорили очень громко. Дакхил хотел принять участие в торговле Белым Порошком, но я не думаю, что говорил он от всего сердца. Старики непримиримо противились этому. Героин может принести богатство, сказали они, но он определенно приведет в плавни иракских солдат и
